А по поводу Кикиса — оказалась ошибка в диагнозе. Он был болен олигоурией — нефритом в стадии декомпенсации. Его все-таки подняли на ноги. Он умер значительно позже — от старости. После него остался кот Эдик, полная его противоположность.
Когда я написала: «Все началось с кота Эдика», я не имела в виду никаких особых событий, а только то, что с него начался наш очередной разговор. Лариса Анатольевна заговорила об Эдике тотчас, как я вошла к ней в лоцманскую каюту, а уж потом — о своей законченной докторской, о лаборатории, в которой она работает, и, наконец, о Карской экспедиции. Обо всем Лариса Анатольевна говорила с одинаковым воодушевлением, но все-таки в основе ее рассказа лежали Эдик и Кикис. Кот Эдик умер так же, как и кот Кикис. Потому что умерла мама Ларисы Анатольевны. Собираясь в очередную экспедицию, Лариса Анатольевна отдала Эдика на время старушке, специальностью которой было ходить за такими временно одинокими животными. Но Эдику было там психологически тяжело. Он был неумен, но добр и искал такой же доброты и участия в людях, а старушка держала чужих котов и собак вовсе не из любви к ним. Он сильно тосковал, а когда Лариса Анатольевна вернулась, прожил совсем недолго…
Вы как хотите, а я, слушая Ларису Анатольевну, сдерживала и смех и слезы.
Повесть о Карской экспедиции была веселее. Эта экспедиция была организована в 1944 году для изучения рыбных возможностей Карского моря.
Лариса Анатольевна попала сюда из аспирантуры, в которой она занималась в Горьковском университете. Мужчины были на войне, в экспедиции работали одни женщины, даже девчонки, но дело свое делали ответственно и серьезно, как и все в те еще недальние времена. Для научных целей арендовались суда «Осетр» и «Кашалот» водоизмещением 300—400 тонн. В один из первых рейсов начальником пошла двадцатишестилетняя Лариса Анатольевна. У Порьягубы маленький деревянный «Осетр» затерли льды. Капитан нашел море без льда — по небу: опытные полярники знают такой способ. Долго толкались носом и кормой, пока не пробились к чистой воде.
Лариса Анатольевна произносила слова: Ямал, Югорский Шар, Порья Губа, и было очевидно, что это главные слова ее жизни. Как она началась, такая жизнь, так и продолжается. Тридцать лет в рейсах, дом не сложился. «Всех отталкиваю, говорю, что у меня плохой характер». Сказала это с вызовом, без сожаления.
Несложившаяся судьба? Да вы что! Напротив, и судьба, и личность. Счастье? Вот с чем непонятно. Но с этим вообще непонятно.
День шестьдесят четвертый. Сегодня день рождения моей дочери. Между нами и Москвой час разницы, мы все время гуляем по отношению к Гринвичу то вперед, то назад. Сейчас у них половина восьмого утра, она собирается в школу, ее уже поздравили, она получила свои подарки и, веселая и счастливая, сходила погулять с Филиппом. Пришла ли радиограмма? Если пришла, она закричала: «Папа! Бабушка! Телеграмма от мамы!» — и сделала что-нибудь экстравагантное, возможно, даже поцеловала телеграмму. У них снег, 18 градусов мороза, передавали по радио, она в шубке, валенках, румяная, высокая, милая.
Когда Васко да Гама отплывал в свое первое путешествие в Индию, он посетил маленькую церковь близ Лиссабона, поставленную много лет назад принцем Генрихом Мореплавателем в честь святой Марии Вифлеемской. В ней молились моряки об удачном плавании. Согласно описанию очевидца, провожающие, обливаясь слезами, кричали: «Ах, несчастные смертные! Смотрите, какую судьбу уготовили вам честолюбие и жадность. Какие более страшные наказания могли бы пасть на вас, если бы вы совершили самое ужасное преступление? Через какие отдаленные и беспредельные моря должны вы проплыть, каким огромным и безжалостным волнам должны вы бросать вызов, какие опасности грозят самой вашей жизни в этих отдаленных землях!»