Прозвучал гонг. Поединок начался.
Первые тридцать секунд на ринге для Гриши проходили словно в густом тумане. Он так волновался, что не видел рефери и дважды наткнулся на него, вызвав громкий смех болельщиков. Вместо зрителей перед глазами темнело бесформенное, расплывчатое пятно.
Пауль гарцевал вокруг него на своих мускулистых ногах, как хорошо выезженная лошадь, и, видимо, присматривался, вел по привычке разведку боем. Гриша, как и учил его Белов, боксировал в защитной стойке: одна рука прикрывала нижнюю часть лица, другая наносила удары по корпусу противника. Они чаще всего не достигали цели.
Вероятно, потому, что Пауль вел себя миролюбиво и ничего страшного не происходило, а возможно, и потому, что Грише удалось нанести один удачный удар по корпусу Пауля и в зале раздались аплодисменты, новоиспеченный боксер почувствовал, что волнение его начало постепенно ослабевать. Перестали противно дрожать ноги. Будто в проявителе, четко пропечаталось хорошо знакомое лошадиное лицо рефери. На мгновение в мозгу мелькнула даже Левкина синусоида, и он подумал, что, может быть, сегодня все обойдется хорошо, как вдруг неожиданный и сильный удар в челюсть отбросил Гришу в сторону. Он почувствовал, как летит по рингу не в силах остановиться, пока канаты не задержали его. В голове зашумело, перед глазами поплыли цветные круги. Через несколько секунд эти ощущения прошли, Гриша снова принял стойку и вышел на середину ринга.
Затем Пауль нанес свой второй излюбленный удар. На этот раз Гриша не удержался на ногах и упал на колени. К нему подбежал рефери и собрался считать, но Гриша быстро вскочил, и рефери дал знак продолжать бой.
Теперь удары Либеля сыпались на него все чаще. Пауль, видимо, стремился еще в первом раунде закончить бой. Но, удивительное дело, Гриша держался. Странное, непривычное, незнакомое до сей поры чувство — не то злость, не то упрямство, стало овладевать им.
Уже несколько раз Грише удавалось уклоняться от ударов Либеля, однажды он улучил момент и сам нанес прямой в лицо противника. Да такой, что рефери остановил бой и проверил, не течет ли у Пауля из брови кровь. Кровь не текла. Перед самым концом раунда Пауль сильным ударом в челюсть снова свалил Гришу на помост. Подбежал рефери, о чем-то пошептался с Сахниным. Раздался удар гонга. Гриша с трудом поднялся и, пошатываясь, поплелся к стулу, поставленному в углу ринга физоргом Беловым.
Он сидел на нем в полном изнеможении, полузакрыв глаза, вытянув свои длинные ноги. Он не предполагал раньше, что за три минуты можно так устать, чувствовать себя таким разбитым.
Белов, обмахивая его, шепнул:
— Может быть, прекратить бой? Выбросить полотенце? Командир курса сказал, чтобы ты решал сам. Так что?
— Драться будем, вот что, — сказал Гриша.
На его губах промелькнуло даже какое-то подобие улыбки. Снова прозвучал гонг.
Пауль легко поднялся со своего места и сейчас ждал Гришу посреди ринга, улыбаясь зрителям. Второй раунд проходил в сплошном гуле. Накал страстей в зале напоминал футбольные матчи с участием южноамериканских команд или корриду в Испании. Либель, по всей видимости, решил быстро закончить бой. Так долго возиться с этим длинным новичком было позорно для его репутации чемпиона вмузов.
Он обрушил на Гришу такой вихрь ударов, так припечатывал его к канатам, что тот не успевал опомниться. Но, ко все возрастающему восторгу публики, Гриша каким-то чудом держался и продолжал бой. Уже несколько раз зрители были убеждены, что этот удар последний, что после него Максимова останется только увести под руки с ринга, но проходили секунды, и Гриша опять, будто ничего особенного не произошло, неуклюже двигался по рингу и размахивал своими длинными руками. По всем признакам он и не помышлял о том, чтобы сдаваться.
— Молодец, Мачта! — кричали из зала болельщики. — Вали чемпиона в нокаут!
— Вы только посмотрите, товарищ командир, как он держит удар! — восхищался старшина Захаров, сидевший рядом с Сахниным. — Удивил меня Максимов, честное слово, удивил. Я ведь, признаюсь, сомневался в правильности вашего выбора. Думал, какой из него боксер. Нерешительный он, трусоватый. Сбежит с ринга в первом раунде, позора потом не оберемся. Все училище будет смеяться. А ведь ошибся.
Сахнин усмехнулся, произнес:
— Знаете, старшина, как в старом флоте учили новичков плавать? Снимут леера, построят у самого борта голыми, и боцман командует: «Прыгай!» Салажата бултыхаются, пузыри пускают, страха натерпятся на всю жизнь, но глядишь — и поплыли, родимые.