В первую же неделю после переезда в Ленинград он разыскал Толин адрес и отправился в гости. По пути он предвкушал тот дружеский разговор, по которому истосковался, когда друг от друга нечего скрывать, когда делишься самым сокровенным, затаенным.
Толя жил на улице Воинова в большой просторной квартире. Едва Сахнин переступил ее порог, как был ошеломлен царящим там многолюдьем. Начинающие литераторы, многие еще в гимнастерках и сапогах, модные девицы в толстых свитерах, какой-то рыжебородый толстяк с карандашом за ухом по имени Юлик. Было накурено, шумно. Хозяин дома в длинной бархатной поддевке, не выпуская изо рта трубки, ходил между ними, шутил, смеялся. Он чувствовал себя мэтром. Толя погрузнел, немного полысел, но в общем выглядел хорошо. Довольство жизнью, самим собой так и читалось на его круглом лице.
Неожиданному визиту Сахнина он очень обрадовался. Долго тискал его за плечи, повторяя: «Вот сюрприз, вот сюрприз», едва не прослезился от наплыва чувств. «Мой флотский друг», — говорил он всем гостям, по очереди представляя Сахнина, между делом рассказывая об учебе в военно-морском училище, о службе на флоте.
Было очевидно, что годы, проведенные в училище, на кораблях, до сих пор предмет Толиной гордости, и, чтобы доставить другу удовольствие, Сахнин и потом всегда приходил к нему только в полной морской форме.
Орденов у него было семь, да еще тремя его наградили союзники за проводку трансатлантических конвоев и спасение экипажей английской подводной лодки и американских транспортов. Но надевать ордена он не любил, считая нескромным выделяться среди других офицеров училища прошлыми заслугами. А старшину Захарова специально предупредил, чтобы он не распространялся насчет его наград. Но когда шел к Толе, хоть и ворчал, но надевал, как он говорил, «весь иконостас», зная, что этим доставит другу большое удовольствие.
«Нахватал, нахватал! — каждый раз изумлялся хозяин. — Подарил бы хоть парочку старому другу. — А потом, представляя Сахнина всякий раз новым гостям, говорил: — Знакомьтесь, мой флотский корешок».
Сначала он прощал Толе эти маленькие слабости. Но когда однажды хозяин, выпив лишнего, стал в его присутствии врать, как они вместе плавали кругосветку и неподалеку от острова Новая Гвинея в Арафурском море попали в десятибалльный шторм, а он, Толя, стоял на спардеке и наслаждался красотой вздыбленных волн, Сахнин не выдержал и рассмеялся.
«Это уж слишком даже для писателя, — сказал он. — Во всем должна быть мера».
Больше он к Толе не ходил.
…Федор Федорович закончил чистку пуговиц, оделся и вышел в коридор. Дневальный вытянулся.
— В роте есть кто-нибудь, Якобсон?
— Четверо неуволенных — в кино. Спит один Перлов. Как лег после ужина, так до утра и не повернется на другой бок.
— Здоровый беззаботный курсантский сон, — улыбнулся Сахнин. Он подумал, что раньше тоже мог проспать двадцать четыре часа, не поворачиваясь. Теперь не то. Ворочаешься долго, пьешь остывший чай, думаешь о своих курсантах. То с одним не ладится, то с другим. Лежишь и ломаешь голову, как поступить. А они, между прочим, не шибко жалуют его своей любовью. Он это отлично чувствует.
— С товарной станции группа не вернулась? — спросил он.
— Никак нет, товарищ капитан второго ранга. Раньше двенадцати вряд ли вернутся.
«Хорошо, если к двенадцати», — подумал Сахнин.
Сегодня утром он, наконец, начал писать письмо на Север своему товарищу, командиру «Беспокойного». Уже три безответных письма прислал ему приятель и в каждом, после подробных и обстоятельных перечислений флотских новостей, просил Федьку, как по старой курсантской привычке он его называл, рассказать, как расстался Сахнин с кораблем, как сложилась его служба на новом месте. Когда Федор Федорович уезжал в Ленинград, приятеля на флоте не было.
«Понимаешь, интерес у меня не простой, — писал товарищ. — Замечаю, что стареть стал. Будя на мостике стоять. Собираюсь тоже просить о переводе».
«Ты спрашиваешь, как я перевелся в Ленинград? — отвечал Сахнин приятелю. — В августе вызвал меня командующий. Думал, будет драить за ЧП. Ты же помнишь, как у меня перевернулась призовая шлюпка? Но ошибся. Первый раз, между прочим, видел таким комфлота. Ласковый, обходительный, в кресло усадил. В войну сказали бы, что он таким может быть, — не поверил бы. «Воевал ты, Федор Федорович, хорошо. Для флота твой уход будет большой потерей. Но ведь знаю, болеешь, нелегко с язвой желудка тебе стоять на мостике. В общем, звонил сегодня в Москву, разговаривал с кадровиками. Предлагают перевод в военно-морское училище в Ленинград. Согласен?»