Я сразу согласился. Последний год действительно трудно было стоять на мостике. Иногда, поверишь, так схватывала боль в брюхе — стоишь, стиснув зубы, еле сдерживаешься, чтобы не застонать. А тут училище, которое сам закончил, работа живая, как раз по мне. В общем, поехал. Признаюсь, первые дни именинником ходил, все думал: «Повезло тебе, Федор Федорович». Что ни говори, а за долгие годы службы, за войну поднакопили мы кое-какой опыт, есть чем поделиться с ними, завтрашними офицерами, молодой надеждой флота. Но теперь вижу, ни курсантской любви, ни уважения завоевать не сумел, а заслужил лишь обидную кличку Завхоз…»
На этом месте его отвлекли от письма, так и лежит оно на столе недописанным…
В училищном парке не было ни души. Темнели расчищенные от снега дорожки. За оградой звенели трамваи. С Невы дул сырой, пронизывающий ветер — первый предвестник весны. Федор Федорович медленно шел к освещенному зданию клуба, погруженный в свои мысли. Действительно, почему так получилось, что он не сумел завоевать уважения курсантов?
Все четыре военных года он провел на мостике эскадренного миноносца, сначала старпомом, потом командиром. Высаживал десанты, топил вражеские подводные лодки, сопровождал трансатлантические конвои. В базу заходил только для пополнения запасов и ремонта.
На корабле об отношениях с экипажем не думал, любви личного состава не искал. Знал, что корабль воюет неплохо, что его «Бедовый» был у командования на хорошем счету, что офицеры и матросы верят в него и, когда командир на мостике, спокойны, что все будет в порядке. Без лишней скромности можно сказать, что он неплохо знает свое моряцкое дело, в трудных ситуациях не теряет хладнокровия и принимает верные решения. Когда требовалось, матросы и офицеры шли за ним на любое, самое опасное задание. О том же, что он по характеру резок, сух и немногословен, — никто в годы войны не вспоминал.
В училище все обстоит иначе. Сейчас никому не нужна настойчивость в поиске врага, знание его повадок, умение найти выход из, казалось бы, безвыходных ситуаций. Война кончилась. В училище нужно быть улыбчивым, компанейским человеком, участвовать в самодеятельности, как начальник первого курса, знать искусство. Чувствуется, что того любят и курсанты, и начальство. Ну что ж. Вероятно, воспитание курсантов не его призвание. Он доведет курс до выпуска, а потом попросит перевести его на другую должность.
В клубе, желтом двухэтажном здании без украшений и балконов, закончился сеанс. Широко распахнулись тяжелые двери, и во двор с шумом высыпала толпа курсантов. «Привык я к ним, — неожиданно подумал Сахнин. — Жаль будет расставаться».
Федор Федорович зябко поежился и медленно пошел обратно.
Трамвай был наполовину пуст. На площадке продувало. Гриша недолго постоял там один и вошел в вагон. Молодая кондукторша, закутанная в огромный платок, с любопытством посмотрела на его физиономию, увидела здоровенный синяк под глазом, фыркнула, но ничего не сказала. Настроение у Гриши было великолепное. Давно он не чувствовал такого подъема. Он знал, что через три-четыре дня его лицо приобретет свой обычный вид, зато слава о поединке с самим Либелем еще долго будет греметь по курсу.
Напротив него сидела девочка лет пятнадцати. На отвороте ее пальто был прикреплен значок с какими-то буквами. Гриша чуть наклонился и разобрал надпись: «Кто прочтет — тот осел».
— Значит, я осел?
— Именно, — улыбнулась девочка.
— А кто носит, тот кто? Умный?
— Конечно, — сказала девочка.
Она была удивительно похожа на одну его знакомую еще в эвакуации. Каждого мальчика та называла «зайка». «Такая же дура», — подумал он и потерял к девочке интерес.
Дверь отворила Александра Андреевна. Как всегда с папиросой в зубах, шумная, громкоголосая.
— Господи! — загромыхала она. — Кто ж тебя так отколошматил, несчастного? — Несколько мгновений она рассматривала его лицо, сказала обеспокоенно: — Ну и постарался кто-то на совесть. Проходи в комнату, Гриша, Лерочка сейчас придет. Она пошла за конспектами.
Александра Андреевна сразу принялась лечить Гришу. Принесла с балкона мисочку снега, положила в него два пятака и заставила поочередно прикладывать холодные монеты к синяку под глазом:
— А мы с Леркой не понимали, куда ты исчез. Я говорю ей: «Сходи в училище, узнай. Мало ли что могло случиться? Может, мальчик заболел?» Так эта гордячка разве пойдет? «Неудобно, мама. Раз не приходит, значит, не хочет. Зачем навязываться?»