Гиатулин говорил медленно, словно бы через силу, и Туликов понял, что лейтенант просто задремывает, устав от его монотонных расспросов. Вроде бы какая у Гиатулина работа — сидеть у теодолита. Гляди на тральщики да через каждые две-три минуты передавай радисту данные об их передвижении. Но выматывает это простое дело хуже физической работы. Все время в напряжении, не дай бог упустить момент, когда корабль начнет сбиваться с курса. Отклонится от прямой линии на какой-нибудь десяток метров — и может напороться на мину. Вчера Туликов попытался сесть к теодолиту и уже через минуту отшатнулся: глаза слезились, черные точки тральщиков растворялись в ослепляющих бликах. А ведь старший лейтенант Сурков и лейтенант Гиатулин сидели у теодолита целыми днями, а иногда, если траление велось ночью, то и круглые сутки. Самую важную работу — теодолитные наблюдения — вели офицеры, только они двое.
— Пойду пройдусь, — сказал Туликов, решив, что надо дать Гиатулину отдохнуть от расспросов.
— Далеко не ходите. Вокруг палаток мы проверили — чисто, а дальше кто знает. Арабы говорят, могут быть мины.
— Они много чего говорят.
— Все-таки. Береженого бог бережет.
Под приподнятые полы палатки тянул слабый ветер, и хоть он был горячий, все же создавал иллюзию прохлады. Когда Туликов вышел под прямые солнечные лучи, ветер исчез. Сверху и со всех сторон дышало жаром, песок, попадая на ноги сверху, обжигал сквозь носки. Да и сквозь подошвы чувствовалось, до чего горяча земля.
Неподалеку от палаток высилась аккуратно сложенная кучка ракушек, и он полюбовался поблеклым, но все еще красивым перламутром. Это были ракушки-крылороги, большие, с длинными отростками, похожими на растопыренные пальцы. У основания каждой ракушки было пробито отверстие: жители Хургады, в иные, мирные времена наезжавшие на острова, именно так вытаскивали моллюсков из их красивых домиков.
Как ни хорохорился Туликов, а упоминание о минах заставило его пристальнее вглядываться под ноги. Осторожно ступая, он прошел к развалинам старого маяка, огляделся. Отсюда был виден весь остров, длинной серой косой протянувшийся на целую милю. Вдали за ним синело море и темной полосой виднелся другой остров, такой же низкий и пустой, без деревца, без кустика. Угнетающей душу пустынностью веяло от всего, что было вокруг.
Туликову приходилось бывать в наших Каракумах, но там даже голые пески казались живописными, а барханы, поросшие редкими кустами песчаной осоки, по сравнению с тем, что было здесь, прямо-таки кишели жизнью: бегали ящерки-круглоголовки, дредноутами двигались черепахи, в каждой ложбинке суетливо катили свои шары черные жуки-скарабеи. Никак не представлял себе Туликов, что такими мертвыми могут быть тропические острова. «Пальмы, синие лагуны, экзотика», — вспомнил он разговоры перед отъездом и невесело рассмеялся. Здесь экзотикой и не пахло.
Просто не верилось, что все это, поджаривающее человека, уничтожающее его пространство, существует само по себе и нет в этом ничьей злой воли. Туликову казалось, что если бы не мирное, знакомое, успокаивающее потрескивание движка, то в этом пекле, в этой бесконечной пустоте недолго и сойти с ума.
Отсюда, от раскаленных камней старого маяка, самым живописным местом на всем острове казался координационный пост. У кромки берега, выстланного ослепительно белым коралловым песком, стояли три палатки, темнела бочка воды, почти совсем зарытая в песок, высилась антенна. Только там была жизнь: ходили люди, кто-то плескался в бухточке на мелководье, охлаждался.
Туликову вдруг нестерпимо захотелось в эту бухточку, и он заторопился к берегу, на ходу расстегивая рубашку. Сбросив шорты и сандалеты, не имея больше сил пройти туда, где поглубже, плашмя плюхнулся в воду. Его передернуло от озноба: температура воды, он хорошо знал, была больше тридцати градусов, но после пятидесятиградусного обжигающего воздуха вода показалась ледяной.
— Не хотите поплавать? — крикнули ему с берега. Оглянулся, увидел мичмана Смирнова с гнутой трубкой и маской для подводного плавания. — Далеко не заплывайте, на глуби акулы ходят. И на кораллы не наступайте, только на чистый песок, где все видно, ежей тут много…
— Я знаю. — Туликов натянул на лицо маску, поудобней пристроил загубник, нырнул и обмер от невиданной красоты подводного мира.
Как невообразимо пустынен был остров, так ошеломляюще красочно и богато было подводное царство. Туликов знал об этом: еще прежде, бывая в плаваниях, перечитал массу книг о живности тропических морей. И теперь он многое узнавал. Кораллы здесь были самых разнообразных форм — ажурные, шарообразные, блюдцевидные, то раскинувшиеся легкими веерами, то массивные, испещренные лабиринтом извилин, словно обнаженный мозг. Золотистые коралловые рыбки скользили меж зыбких щупалец бледно-фиолетовых анемон. Черные ежи топырились тонкими длинными иглами. Среди водорослей весело кувыркались морские коньки. Порхали полосатые рыбы-бабочки, склевывали кораллы тонкими своими клювиками. Неожиданно выскакивали из-за кораллов и так же быстро исчезали сплющенные с боков морские окуни, черно-бархатные губаны, красивые голубые морские караси. Откуда-то появилась вдруг колючая рыба-шар, плывущая вниз головой и кверху брюхом. Туликов решил, что рыба гибнет, протянул к ней нож, который все время держал в руке, но рыба с необыкновенным проворством юркнула в сторону и пропала в зелено-красных зарослях.