Туликов вынырнул, глотнул воздуха, огляделся. Увидел, что отплыл уже довольно далеко, но не обеспокоился: было мелко, а на мелководье, как им говорили, акулы не заходят. Во всех книжках про акул, которые он читал, говорилось, что эти хищники нападают, переворачиваясь на спину. А при малой глубине не больно напереворачиваешься.
Когда он снова глянул на отдалившийся берег, то понял, что там что-то случилось: старший лейтенант Сурков, сидевший у теодолита, прикрыв глаза одной рукой, другой махал. Кто-то торопливо надевал рубашку, кто-то бежал куда-то за палатки, где был движок.
Стараясь не забыться и не наступить на дно, Туликов изо всех сил заспешил к берегу, бросил на песок маску и трубку и, как был в трусах, побежал к теодолиту. Там возле Суркова, сидевшего с плотно закрытыми глазами, уже топтался лейтенант Гиатулин. Просовывая руки в рукава рубашки (в тени палатки все отдыхали, раздевшись до трусов), он одновременно заглядывал в окуляр теодолита.
— Не вижу! Корабли не вижу! — повторял Сурков. — Передайте по радио: не вижу!..
— Погоди передавать, разберемся, — говорил Гиатулин. И снова приникал к окуляру и жмурился, вытирал слезы: море сияло как зеркало, слепило.
— Передай! Нельзя, чтобы они думали, что мы их не видим.
Туликов знал, что угловые величины, переданные отсюда по радио, принимал на тральщике капитан-лейтенант Колодов, который и производил нужные вычисления, поступающие потом к рулевому в виде команд.
Гиатулин, сидевший у теодолита, тряс головой, протирал глаза и все всматривался в белое марево, стараясь разглядеть темные точки кораблей.
— Должны увидеть! — звенел в наушниках голос Колодова. — Смотри внимательнее. Надо увидеть!
Гиатулин и сам понимал, что надо увидеть. Хоть умри, а надо.
Ровно тридцать лет назад, в 1944 году, вот так же гидрограф выдавал данные его отцу, плававшему на тральщике. И уж он все видел, тот гидрограф. Иначе, кто знает, может, вовсе не было бы на свете лейтенанта Гиатулина, родившегося пять лет спустя.
— Товарищ старший лейтенант, — донеслось из-за палаток. — Киреев упал.
— Как это упал? — крикнул Сурков.
— Солнечный удар, наверное…
— Оставайтесь тут, я пойду помогу, — сказал Туликов и побежал за палатки.
— Голову накройте! — крикнул вслед Сурков.
Моторист старший матрос Киреев лежал навзничь на раскаленном песке, и возле него уже суетились два матроса и старшина Светин, которого все называли «гарнизонным лекарем», поскольку он имел некоторую санитарную подготовку. Бледное лицо Киреева странно сливалось с белым песком.
Туликов крякнул, поднимая матроса. Он собирался помочь отнести его в тень и вдруг согнулся от неожиданной боли. Светин, крепкий, кряжистый, подставил руки, перехватил обмякшее тело матроса и понес его не в палатку, а к берегу, к воде.
— Брезент несите! — властно приказал он. — Да корреспондента оденьте. А то придется двоих откачивать.
Боль разливалась по низу живота… Кто-то надел на голову Туликова пилотку, накинул на плечи рубашку, и он, с беспокойством прислушиваясь к себе, стал одеваться. Неожиданно коснулся голым коленом работающего движка и забыл о боли в животе: движок был раскален. Наверное падая, Киреев сдвинул легкий брезентовый навес, и теперь движок, лишенный тени, перегревался прямыми солнечными лучами.
Туликов представил себе, что может произойти, если сейчас же не поправить навес: движок перегреется, выйдет из строя, рация замолчит, корабли лишатся связи с координационным постом и какой-нибудь из них сойдет с линии безопасного курса, окажется на коварных рифах… Вот когда почувствовал он, что такое флотская взаимозависимость. Знал, всегда знал, что порой от четких действий одного, даже самого, казалось бы, маловажного специалиста зависит успех всего большого корабля, даже соединения кораблей, а по-настоящему понял, почувствовал это только сейчас. И, превозмогая боль, он начал поправлять навес, чтобы спрятать движок в тень. Увидел ведро с водой, сбросил рубашку, намочил ее и принялся прикладывать к сердито шипевшему корпусу движка.