Потом пришел мичман Смирнов, отобрал рубашку, выжал, накинул на плечи Туликову.
— Отдыхайте, я сам все сделаю.
Туликов огляделся и пошел к берегу, где матросы держали брезент, создавая тень. В тени по грудь в воде сидел старшина первой статьи Светин и держал Киреева так, чтобы у него только лицо было над поверхностью воды. Потом Киреева начало рвать, и Туликову стало не по себе. Он вошел в палатку, лег на раскладушку, с беспокойством прислушиваясь к пульсирующей боли в животе. От теодолита доносились радостно громкие, четкие доклады лейтенанта Гиатулина, должно быть все же разглядевшего корабли. Тарахтел движок, и все было, как всегда — спокойно, обыденно.
В палатку внесли старшего матроса Киреева, положили на соседнюю раскладушку. Все еще смертельно бледный, ослабевший, Киреев, виновато улыбаясь, попытался подняться. Светин прижал его плечи к раскладушке, погрозил пальцем и принялся ощупывать живот Туликова.
— Может, отравление, — сказал он, — а может, и аппендицит. Тут врачу надо бы глядеть, не мне. Полежите до завтра, утром вертолет воду привезет, с ним улетите.
— Пройдет, — сказал Туликов. Улетать ему не хотелось, поскольку еще не решил окончательно, как и что будет он писать об этом «Гарнизоне кораллового острова».
Светин ушел, и они остались вдвоем, лежали, не глядя друг на друга, стесняясь своего положения. Монотонно тарахтел движок, слышались голоса. Туликов попытался подняться, но испугался вдруг нахлынувшей не сильной, но какой-то обширной боли, вызвавшей непонятный в этой жаре озноб. Он заставил себя вспоминать что-нибудь такое, что отвлекло бы от чересчур пристального внимания к самому себе. Вспомнил дом, туманную Москву и раскаленный Каир.
— Тоскливо, — подал голос старший матрос Киреев.
— Это пройдет.
— А вас тоже солнце придавило?
— С животом что-то.
— А… Я на прошлой неделе тоже что-то съел. Несло, извините… Доктор наш, старшина Светин, перепугался. А я ничего, как видите.
— Да уж вижу… — усмехнулся Туликов.
— Как они тут живут? — вздохнул Киреев. И Туликов сразу понял, о ком речь — о местных жителях. — Дождь, говорят, бывает один раз в два года.
— А то и в три…
— А ведь живут, и еще воюют из-за этих песков.
— Это их земля, другой у них нету…
Видно, он задремал под этот разговор, потому что вдруг услышал настойчивый голос матроса:
— Товарищ капитан третьего ранга! Товарищ капитан… Слышите?..
— Что?
— Вроде дождь собирается…
Никакое другое сообщение не могло бы сейчас поднять его с койки. Но дождь! «Какой может быть дождь в этой пустыне, где и крохотная тучка в диво!» — думал он, медленно переваливаясь на бок. Издалека донесся низкий, утробный грохот, но это еще не было доказательством приближающейся грозы, это мог быть взрыв очередной мины, уничтоженной тральщиками. «Слишком долог взрыв? Но может, подорваны сразу две, а то и три мины…»
— Надо же, туча! — вдруг услышал он разговор за стеной палатки. — Я думал, тучу тут можно только во, сне увидеть, а она — вот она.
На это следовало поглядеть. Туликов сразу прикинул, какой эффектный образ получится в очерке, если и в самом деле пойдет дождь.
Держась за живот, он осторожно поднялся и вышел из палатки. На юге висели над горизонтом темно-багровые пятна, словно кто-то огромный заляпал синюю даль грязными пальцами. Пятна быстро увеличивались, темнели, сливались вместе, застилая горизонт.
— Пыльная буря идет! Крепить палатки! — крикнул сидевший у теодолита с наушниками на голове старший лейтенант Сурков.
Задвигался, загудел голосами только что казавшийся уснувшим координационный пост. Моряки заносили в палатки все, что находилось снаружи. Полы палаток были опущены и накрепко привязаны к кольям, вбитым в песок. Движок еще работал, но было приготовлено все, чтобы в последний момент наглухо затянуть его брезентом. И Сурков все еще сидел у теодолита, взглядывал на быстро темневшее небо, снова приникал к окуляру. Все делалось без него, все знали: командир будет у теодолита до последней возможности, пока стена пыли совсем не закроет даль.