Высокий и нескладный Строев прошел от двери к иллюминаторам, за которыми уже совсем пожелтела даль, и замолчал.
— А как насчет акул? — разорвал почтительную тишину чей-то голос. — Последнее время о них много пишут.
— Не поняли ничего… — с огорчением произнес Строев. — Вы не задумывались над тем, почему в мире так много сенсаций? То морские звезды начинают пожирать все живое в океане, то эскадрильями появляются летающие тарелки… Не задумывались? Да потому, что сенсации отвлекают внимание от действительных опасностей, угрожающих человечеству. Существует целая индустрия сенсаций…
— Но они интересуют людей…
— Именно, что интересуют. Сенсации — это чаще всего спекуляции на естественном природном любопытстве человека. Потому и работает «индустрия сенсаций», что с их помощью легко морочить головы людям, отвлекать их от действительно насущного, важного…
— Но ведь не все так понимают…
Строев наконец-то рассмотрел своего оппонента. Невысокий худощавый мичман с быстрыми нетерпеливыми глазами. Красивый, девчонки от него, наверное, без ума.
— Вы неправильно выразились, — мягко поправил мичмана Строев. — Вы хотели сказать: не все так считают. Верно?
— Пожалуй, да…
Когда Строев вышел на палубу, он не узнал моря. Волны несли кроваво-пенную бахрому и сами отсвечивали багрово. Небо, затянутое прозрачной пеленой, светилось, словно было стеклянным. По всему морю, вразброс стояли на якорях тральщики. Даль становилась темно-серой, непрозрачной, вспухала огромными клубами, словно там, вдали, горело море. От всей этой картины заползала в душу какая-то смутная тревога, стихийная, неосознанная, неподконтрольная, похожая на ту, что однажды пришлось испытать Строеву во время землетрясения в Термезе. Было это зимой. Он тогда выбежал из угрожающе раскачивавшейся гостиницы и стоял в толпе таких же растерянных людей, ожидая новых толчков, не зная куда деться. Тогда, на морозном ветру, к нему пришло какое-то неожиданное понимание глубокой человеческой потребности в крыше над головой, в доме, в пещере, если угодно, где можно укрыться, расслабиться, отойти встревоженной душой. Человеку совершенно необходимо сознание, что в любую минуту он может прислониться к чему-то, к кому-то своему, надежному, способному защитить, помочь. Человеку нужны друзья, дом, родина, без них он обречен. И тогда, в далеком Термезе, он вдруг остро пожалел глупцов, покидающих родину в погоне за призрачным счастьем. Вот ведь как бывает. Казалось бы, что общего между землетрясением и чувством родины? А оказывается, есть. И там и тут, хоть и по разным причинам, земля уходит из-под ног.
— Опять придется промывать фильтры, — услышал Строев. Оглянулся, увидел корабельного инженер-механика капитана третьего ранга Герасимова. — Да что фильтры? Весь корабль мыть придется.
И, словно в подтверждение его слов, очередной порыв горячего ветра ударил по надстройке с шумом пескоструйного аппарата. Строев и Герасимов укрылись за уступом надстройки и с тревогой смотрели, как быстро темнело море, меняя багрово-красный оттенок волн на серо-стальной, как быстро бегали по палубе песчаные змейки, извивались, прятались в мелкие щели. По кораблю волнами ходил тяжелый шум, словно с порывами ветра хлестал дождь.
Но едва Строев захлопнул за собой дверь и повернул тяжелые задрайки, как снова наступила тишина. И снова подивился он уюту, даже комфорту на корабле. Легкой тучкой прошла беспокоящая мысль: а что как в боевой обстановке откажут кондиционеры и людям придется работать в жару, в тучах летящего песка? Выдержат? И сам же отбросил это беспокойство. Выдержат! Выдерживают же в машинном отделении, где жара всегда выше, чем на палубе, и людям к тому же приходится работать в комбинезонах…
Вечером, возбужденный событиями дня, он долго не мог уснуть, лежал с открытыми глазами, смотрел в подволок, неровный, бугристый от множества проводов, покрытых толстым слоем белил, и долго вспоминал дом, родных и друзей, оставшихся в Севастополе и, несомненно, слушающих каждую радиопередачу в надежде узнать хоть какие-нибудь подробности о советских кораблях в Суэцком заливе, вообще о положении в этом беспокойном районе земли…