Но вот взвыла сирена катера, вспугнула птиц, и все пришло в движение: под напором буксира качнулось судно, засуетились люди, закрутилась лебедка. И хотя я был все время начеку, все-таки опоздал, прозевал Бича, он оказался проворней. Еще не замолчал сигнал сирены, а он уже пробежал по трапу. Что самое интересное, не махнул куда-то, как бывало, по своим делам, а сел на берегу и смотрит, вроде бы ухмыляясь: шуруйте, мол, вкалывайте, ловите рыбу, а мне с вами не по пути, мне и на берегу неплохо, море не моя стихия… Я растерялся и расстроился. Рушились мои планы заняться дрессировкой в свободное от работы время, да и вообще всем нам хотелось иметь теплое, живое существо в далеком плавании, напоминающее о земле и об отчем доме.
«Эх, болван, не привязал раньше, — корил я себя. — Пронадеялся. И как он узнал время отхода? Что его заставило уйти с судна в последние минуты стоянки?» Я задавал себе эти вопросы потом, а сейчас крикнул:
— Бич! Бич! Иди ко мне! Бич!
Пес смотрел на меня так, будто никогда раньше меня и не видел. «Вот это финт, мы стали чужими за одно мгновение до отхода!» Разве сразу я мог понять, сообразить, что за те многие годы, которые Бич прожил в порту, он изучил всю нехитрую механику судовой службы. Он угадывал настроение палубной команды, понимал их слова и жесты, улавливал волнение, необычное перед отходом в рейс, и чуял, что судно уйдет. Чуял инстинктивно.
Он всегда с беспокойством следил за работой со швартовыми концами. Стоило кому-нибудь подойти и взяться за кнехт, как Бич уже скулил и заглядывал в глаза. Но бывали же у нас и местные перешвартовки, на акватории завода, и тогда пес спокойно оставался на борту. Просто уму непостижимо: ведь в обоих случаях и швартовка, и подъем трапа были налицо. Разница была лишь в наличии команды: все на борту или нет. А может быть, ему передавался наш настрой?
— Братва! Подождите! — завопил я. — Не отдавайте концы! Не прикасайтесь к трапу!
С куском свежего мяса, рискуя схлопотать выговор от начальства, я ринулся на берег. А повар на камбузе, наверное, точил огромный нож для этого куска. Но другого выхода у меня не было. Я не силен в собачьей психологии, но сообразил, что надо «сбавить ход» и подходить к Бичу спокойно.
— На! — протянул я ему кусок. — Кушай!
Пес аппетитно облизнулся, и даже слюна повисла на губе, но ко мне не подошел. Он недоверчиво посмотрел на мои руки, глянул в глаза и, отбежав, сел поодаль. Видно, мое возбуждение передалось псу, и он почуял опасность. Зазвать его на судно уже не оставалось надежды.
— Бич! На, на! — Как можно непринужденней, ласковей произнес я, сделал вид миролюбивейшего человека и даже показал ему подобие улыбки. Пес же разоблачающими глазами снимал с меня маску. Он сидел в метре от меня, настороженный, недоверчивый и угрюмый. И тогда я бросил кусок на землю возле своих ног.
Это был жест отчаяния, последняя попытка приблизить пса, капкан, рассчитанный на мгновенную реакцию. А с траулера мне кричали:
— Давай на борт! Оставь его!
Я уже сдался и еще через секунду был бы на борту, но тут появилась какая-то шавка. Вынырнув невесть откуда, она подкатилась к мясу, и Бич не выдержал. Поистине, как собака на сене: сам не гам и другому не дам. Условный или безусловный, пойди разберись какой, рефлекс сработал четко, и пес ринулся на защиту своей добычи. Шавка шарахнулась в сторону, а я сцапал Бича за шерсть.
Он рычал и кусался, как волк, не познавший рук человеческих. А ведь Бича эти руки только ласкали. Неблагодарный! Я тащил его наверх и чувствовал, что вот-вот уроню. Но пес вдруг стих, понял, что сопротивление бесполезно. Он смирился, и я отпустил его на палубе. Трап уже был поднят и швартовы отданы. Буксир вытягивал нас из ремонтного каравана.
— Ну вот, — торжествовал я, — мы с тобой, Бич, уходим в плавание. — Я смотрел на него счастливыми глазами, а с причала не менее счастливая шавка утаскивала большущий кус мяса.
Берег отдалялся, но обычная при отходе грусть еще не коснулась меня. Я смотрел на Бича и удивлялся его прыти. Вот он стремительно обежал надстройку, взлетел на верхнюю палубу и снова ринулся вниз на корму. Он явно искал трап, чтобы убежать на берег. Но, увы, трапа не было. Тогда он поставил лапы на борт, заскулил, взлаивая. Потом еще раз обежал судно и все порывался прыгнуть, но вода и высота страшили его.