Матрос, то и дело оглядываясь, поплыл к берегу. Зачем? Он не сознавал, Просто плыл туда, где светло, как мотылек на свет, безотчетно, инстинктивно. Их мирный, гражданский водолазный бот ушел последним, а задержался он на рейде из-за небольшой поломки в моторе и из-за того, что до него не дошел вовремя приказ об оставлении города, в котором сейчас бьются насмерть разрозненные горсточки бойцов. Они не прикрывают отход — прикрывать некого и нечего, — они не желают сдаваться, предпочитают в последнем отчаянном бою как можно дороже отдать свои жизни.
На берегу его ждала гибель, и все-таки он плыл к берегу. Тяжело поднимая руки и удивляясь тому, как мягко, беззвучно расступается вода, он плыл вперед.
До берега было километра полтора — ночью трудно определить расстояние. Он не знал, да и не задумывался, осилит ли, выдержит или выбьется из сил и утонет в этой черной резко пахнущей бензином жиже.
Его гнал страх, неудержимый, мистический страх перед безбрежностью моря и темнотой. Он не сознавал, что там, куда он плывет, его ждет неминуемая смерть, жестокая, беспощадная и бесславная. Временами Спирин переворачивался на спину и некоторое время неподвижно лежал, шевеля ногами, восстанавливая дыхание и давая отдых рукам. Над ним было небо, россыпь звезд. Лежа на спине, он не видел пылающего города, и ему казалось, что он далеко от войны. Когда же он переворачивался, война опять была рядом.
Он выбился из сил. Один раз у него даже мелькнула мысль: «Может быть, хватит, стоит только замереть, перестать двигаться, и медленно опустишься туда, где нет всего этого ужаса, и не надо будет ни о чем думать. Перестань сейчас же, — выругал он себя. — Умереть никогда не поздно, а вдруг…» Что это за «вдруг», он не думал.
Спирин давно сбросил ботинки и остался только в тельняшке и парусиновых брюках. Берег был ближе и ближе и в то же время становился бледнее и бледнее. Очевидно, там начинал затихать бой и гасли пожары или просто блекла ночь и наступал рассвет.
Неожиданно нога задела за что-то. Спирин оступился и коснулся грунта. Несколько минут он стоял по горло в воде, вытянув руки вдоль ее поверхности, отдыхая и приходя в себя.
Тень от обрыва закрывала зарево.
Отдохнув, он медленно двинулся вперед, еле-еле переставляя отяжелевшие ноги и расталкивая грудью густую и вязкую воду. Едва плечи показались из воды, каждый кусочек тела словно стал наливаться чугуном. Когда он вышел по пояс, идти сделалось совсем невмоготу. Спирин опустился на колени и на четвереньках, останавливаясь и переводя дух, снова и снова карабкался вперед. Наконец под руками заскользила гладкая прибрежная галька. Спирин выполз на берег и, раскинув руки, ничком упал, уткнувшись лицом в покрытые мелкими бархатистыми водорослями пахучие камни. Отдышавшись, он приподнялся и опять на четвереньках двинулся дальше. В отупевшем сознании билась мысль: надо скорее спрятаться, закопаться, затаиться и, самое главное, полежать, отдохнуть. Ему было безразлично: убьют ли его сейчас или нет — все равно, лишь бы забраться куда-нибудь в щель, в нору, забыться и заснуть…
«Ну что же ты, Спирин? — Механик склонился над матросом. — Значит, говоришь, нет никаких правов отнимать жизнь у людей? А если они гады последние? Звери если и ироды, тогда как? В тюрьму посадишь? Может, и хлебом кормить будешь с салом? Малахольный ты, Спирин, и все рассусоливания твои дурацкие и интеллигентские. Да и разгильдяй ты, сачок ты, Спирин, и больше никто. В твои-то годы я уже ого-го, хотя и не ученый вовсе. А ты не моряк, а салага бесштанная, одним словом, стюдент и есть. Дизель-то вразнос пошел. Ишь как греется. Морду-то не вороти. Жжет, а ты терпи. Терпи, говорю…»
Спирин открыл глаза. Яркое белое солнце, горячо припекая, било прямо в лицо. В стороне по небу очень высоко протянулись нежные полоски светло-лиловых и сиреневых облачков. В щеку врезался ноздреватый, как ржаной сухарь, камень. Матрос лежал среди обломков скал, распластавшись на песке.
Он зажмурился и привстал. Мышцы затекли и одеревенели. Хотелось пить, губы совершенно пересохли и потрескались, распухший язык царапал нёбо. Матрос огляделся.
В десяти метрах лениво перекатывалась спокойная и заштилевшая синь. Сзади — высокий, метров в пятьдесят, обрыв в каменистых осыпях и глиняных промоинах, очень крутой, нависающий над береговой кромкой, заваленной одиночными валунами и поросшей кустиками полыни.
Прежде всего Спирина поразила тишина. Он видел редкие набегающие волны, но не слышал их плеска. Видел летающих над ними с раскрытыми клювами чаек, но крик их не доходил до него. Тогда он шлепнул ладонью по песку. Ударил так сильно, что застонал от боли, но не услышал шлепка. И тут, окончательно придя в себя, вспомнил, что оглох. И опять противный, гадкий страх пополз в душу. Ведь в случае чего он не услышит ни шагов, ни окриков, ни выстрелов. Подойдут и схватят, как курчонка. Спирин встал и, превозмогая головокружение, полез к круче.