Справив нужду, оба вернулись к баркасу и, переговариваясь между собой, не то ругаясь, не то что-то обсуждая, вытолкнули на гальку девушку. Она испуганно попятилась от них, споткнулась и, поджав ноги, присела на камень. Спирину показалось, что она то ли плачет, то ли пытается что-то объяснить немцам. Человек в морской робе, прихрамывая, выбрался на берег сам. Он встал так, будто хотел заслонить собой девчонку, закрыть ее от солдат своим израненным телом. Моряк что-то гневное кричал в лицо врагам.
Немцы перестали спорить и, словно чему-то удивляясь, уставились на моряка и девчонку. На вид ей было лет шестнадцать-семнадцать, высокая и стройная, одетая в светлый, в горошек, не доходящий до колен сарафанчик. Лицо овальное, еще детское, обрамляли золотистые с темно-рыжим отливом длинные, прихваченные у затылка ленточкой волосы.
Высокий немец строго насупил брови. Взял с носовой банки автомат. Спирин не сразу сообразил, что произошло дальше. Сверкнула вспышка… На белой робе пожилого матроса проступили три красных, обведенных копотью пятна, и он, будто сломавшись пополам, упал лицом вниз.
«Он же его убил, убил! — задохнулся Спирин. — Убийца! За что? Да как он смел! Зверь! Лишить жизни человека, да еще раненого калеку. Злодей!» Внутри все задрожало, ярость, жгучая, готовая выплеснуться, переполнила Спирина, не давала дышать…
Коротышка-фашист вяло махнул рукой и направился к воде. Он расстегнул ремень, скинул китель и вязаную майку, обнажив белое, в крупных желтых веснушках, рыхлое тело, присел и стал снимать сапоги. Длинный, теперь он не казался Спирину красивым, оценивающе посмотрел на оцепеневшую от ужаса девушку и не спеша тоже стал раздеваться. Тем временем толстый, совсем голый, размахивая майкой, вприпрыжку, неуклюже засеменил короткими ножками к морю. Зайдя по пояс, он обернулся и стал что-то напевать, шлепая по воде ладонями и брызгаясь. Длинный сбросил китель, шагнул к вскочившей с камня девушке, резким движением схватил ее за сарафан на груди и одним рывком сорвал его вниз, разодрав в клочья.
Матрос закусил губы, до боли в суставах вцепился в подвернувшийся под руку круглый булыжник.
Гитлеровец оскалил зубы, вывернул девушке руки и, зажав их в своей лапе, повалил ее на песок.
Жуткий, нечеловеческий вопль больно, как кнутом, стеганул матроса по ушам. Спирин даже не успел удивиться тому, что снова слышит. Слышит крик! Не отдавая себе отчета, он, как пружина, выскочил из-за камней и, размахнувшись, ударил по аккуратно подстриженному затылку сопящего немца. Брызнула кровь. Матрос еще дважды опустил камень и по-кошачьи, на одних носках полусогнутых ног повернулся к коротышке, сидящему в воде. На матроса глядели расширенные, круглые и выпуклые, как шары, почти вылезшие из орбит, белые от страха глаза. Рот его, с блестевшими в нем золотыми зубами, то открывался, то закрывался — словно немец все время зевал. На миг у Спирина мелькнула мысль, что тот кричит, а он опять потерял слух.
Рассекая воду ногами, высоко подняв над головой тяжелый камень, он двинулся на фашиста.
Вероятно, толстяк не умел плавать. Он, будто пересиливая себя, размахивал руками с растопыренными пальцами, пытаясь прикрыться ими, и пятился назад. Взгляд его метался от искаженного яростью лица матроса на окровавленный камень. Вода достигла горла. Он захлопал жирными губами, погрузился с головой, но тотчас выскочил почти по грудь.
Спирин, размахнувшись, ударил камнем прямо по мокрому квадратному лбу между огромных, как у совы, глаз…
Немец исчез в воде и больше не всплывал. Вода окрасилась в густой красный цвет…
Спирин подождал немного, швырнул камень туда, где скрылся толстый, и, покачиваясь из стороны в сторону, побрел к берегу. Он окончательно понял: к нему вернулся слух. Он слышал, как шлепнулся камень, как шелестит, набегая на берег, волна, а в чистой и высокой голубизне неба шмелем гудит самолет.
Девушка стояла на коленях, сложив руки ладонями вместе, прижав локти к груди, закусив зубами кончики пальцев. Вся она дрожала, лицо нервно подергивалось. Плечи были испачканы кровью, распустившиеся волосы, отсвечивая красной медью, закрывали ее почти до пояса.
Спирин вышел из воды, бессильно опустился на песок и, запинаясь, тихо произнес:
— Идите… Искупайтесь. Кровь смойте.
Его вырвало. В груди была пустота, на лице и спине выступила испарина, в ушах зудел звенящий на одной ноте, вибрирующий, то удаляющийся, то приближающийся звук.
Девушка неторопливо, несколько раз боязливо оглянувшись на него, вошла в воду, присела и стала умываться. Закончив, она окунулась, обмоталась остатками сарафана и подошла к матросу.