Кронштадт Алексея Лебедева — он и сегодня все тот же. Здесь скорее всего вспомнишь, как он говорил, что «годна для всех условий, надежна и крепка, продумана на совесть одежда моряка». Ведь отсюда начинался когда-то флот, и люди избрали такую одежду, такую форму, что была «годна для всех условий»: «Зимой и в осень вздорную и в сумрачный апрель — хранит нас сине-черная солидная фланель. Что сырость нам постылая? Живем с погодой в лад, имея друга милого по имени бушлат…»
И опять посмотришь, стоя у памятника Петру, туда, где замерли у причала корабли, и дальше — туда, куда они уходят, и подумаешь, что для Алексея Кронштадт, сам Кронштадт — тоже ведь только причал, а главное — походы, учения. Он так и пишет: «За камнем близких плоскогорий уже волны услышан звон». Или: «Передо мной открыли молы мой путь далекий и прямой».
Отчетливо вспоминаю первую встречу с Алексеем. Тогда в газете «Красный Балтийский флот» происходил какой-то военкоровский сбор, и там нас познакомил редактор газеты Александр Васильевич Плеско, как все его на флоте звали — «Борода», за огромную ухоженную светловолосую рыжеватую бороду. Леша в тот момент был, видно, сильно занят своим блокнотом, в который что-то вписывал, и потому он скользнул по мне обидно безразличным взглядом, поздоровался и снова уткнулся в записи. Я успел заметить его острые глаза. Казалось, ему достаточно взглянуть и сразу отвернуться, чтобы иметь представление о том, с кем его познакомили.
Совещание скоро закончилось. Лебедев расстался со своей записной книжкой и сразу же, как только редактор разрешил расходиться, подошел:
— Пошли к дому, если по пути. Прошу простить. Записывал мысль. А то забудешь и уже не вспомнишь. Так тебе куда? В артшколу? Значит, идти нам в разные стороны. Предлагаю тогда — в Петровский парк для небольшой прогулки.
Вот тогда, в самом начале беседы, а она была у нас, естественно, о море и о поэзии, Алексей и сказал:
— Море и поэзия, два слова, а для меня словно одно — и в жизни и в сердце. — И опять повторил: — И в жизни и в сердце!
Мы тогда говорили о многом, говорили с запалом, иногда перебивали друг друга. А фоном нашей беседы было море. Оно не синело, а белело, одетое льдом, за гранитными ступенями оголенного парка.
А стихи так и рвались из груди. Море и поэзия неотступно шли с нами и за нами, пока мы кружили по тропинкам парка, стараясь идти так, чтобы памятник Петру всегда оставался перед глазами. Тут наши взгляды сошлись сразу — к Петру, создателю регулярного флота России, мы с Алексеем относились с благоговением.
О поэзии говорили горячо, спорили, не умея иной раз как следует доказать другому свою правоту. Да и было о чем спорить. Много разных поэтов разных направлений, различной степени таланта было в поэзии двадцатых — тридцатых годов.
— Брюсова я люблю, — убежденно говорил Алексей. — За то, что у него умная поэзия. У нас много печатается стихов, ге естдь рифмы, и более ничего. Даже мысль не всегда ясна. Ну а тебе кто больше по сердцу?
— Маяковский и Есенин.
— Интересное сочетание. А ведь они между собою, говорят, не ладили.
— Не то что не ладили, а понимали, что очень уж непохожи друг на друга и стихи их непохожи. Они разные, а мне одинаково дороги.
— Ты не помысли, что я их не люблю, — сказал Алексей. И тут же без перехода: — Я знаешь кого люблю — Тихонова и Багрицкого. Вот кого. У них энергия, сила. И конечно, Блока. «Двенадцать». Это как склянки на кораблях отбивают. Нет, как орудия стреляют. Читаешь «Двенадцать» — вспоминаешь Петропавловку, «Аврору». Слушай, а по-моему, они — Маяковский, Есенин, Блок — мало писали о море.
— На это есть поэты флота, вот как мы с тобой. А кстати, с чего это ты взял, что они мало писали о море? Разве «Левый марш» мало? Много стихов о море у Блока. Есть и у Есенина: «Я в твоих глазах увидел море, полыхающее голубым огнем». Видишь, «в твоих глазах увидел море». Сколько сейчас мы в нашей газете флотской печатаем стихов начинающих краснофлотских поэтов, и у них там тоже глаза любимой сравниваются с морем. А оказывается, это давно сказал Есенин.
В тот вечер мы радовались сходству наших мыслей, привязанностей.
— Времени мало, — сказал Алексей. — Пока не разошлись, почитаем друг другу хотя бы по одному стихотворению. И — по боевым постам. — И доверительно добавил: — Я с морем не расстанусь пожизненно. И с флотом тоже. Мы говорим «поэзия», «морские стихи», а главное — твое место в общем строю. Будет это место — будет и поэзия. Мое место — на флоте.