— А план? — пробурчал капитан. — Если мы потеряем еще два-три дня, плана мы не возьмем. И тогда…
Валерий Иванович отлично знал, что будет тогда. Тогда на следующий год на «Никитине» из старых рабочих останутся единицы, только самые стойкие и верные, как, например, Евгений Карпович. Остальные же окончательно разочаруются в рыбацком счастье Ефимова, будут твердить, подобно некоторым сейчас: у него, мол, пошла не та полоса, закончилась его дружба с богом удачи.
И завлова будут винить даже больше, чем капитана, потому что завлов молодой и никакими успехами в прошлом похвастаться не может.
Валерий Иванович поглядел на небо, на море, пожал плечами. Ничто не предвещало шторм. Да, видно, надо выпускать мотоботы в море. Пусть работают, но и осторожность не помешает, надо быть начеку, и только! А там, глядишь, синоптики ошиблись, и все будет хорошо. Отчего быть еще одному шторму? Их за последний месяц потрепало изрядно, гораздо больше, чем обычно. Они принесли морю в жертву почти десять полновесных рабочих дней, и море должно удовлетвориться этим.
— Не бывает путины без риска, — твердо сказал Илья Ефремович, — и еще я знаю, что нечего делать в море перестраховщикам.
— Правильно, — с облегчением подтвердил завлов, потому что понял: капитан принял решение и больше не колеблется.
Потом капитан подошел, взял микрофон, нажал кнопку и, как Базалевич, категорично, с металлом в голосе дал команду:
— Ловцам на подъем! На подъем ловцам! После завтрака майнать мотоботы в море!
Аккуратно повесил микрофон и, обернувшись к завлову, сказал:
— А к шторму будем готовы. Ловцов предупредим.
— Добро, — сказал завлов, — будем командовать парадом, но с ловцами я поговорю сам. Пусть все старшины соберутся минут через двадцать на мостике. Вы не возражаете?
Серега был наблюдательным человеком, да к тому же он не спал, а мечтал в полудреме, и он первым заметил, что лицо Карповича бронзовее обычного.
— Елки-палки, — забормотал он, спрыгивая на палубу, — ребята, подъем! Опять, елки-палки такие зеленые, проспали! Опять!
Чутье подсказало Сергею, что на этот раз промедление, особенно лично для него, — смерти подобно. Нельзя было и десяти секунд оставаться лицом к лицу со старшиной, который сумел подавить первый приступ ярости, но чувствовал приближение второго. Карповича насторожила суетливость Сереги, то, что Серега спрыгнул с койки так, словно он давно не спал.
— Ты, — сказал старшина и протянул вперед сильную руку, чтобы положить ее на плечо Сереги. Старшина предпочитал вести крупные разговоры, имея физический контакт с собеседником, чтобы последний не сбежал в критический момент. — Ты… — повторил Карпович и не успел поймать плечо своего помощника, который выбежал в душевую с поразительной быстротой. — Ладно, всем вставать! Подъем!
Последние два слова старшина не проговорил, а проревел, словно дело происходило не в маленькой каюте-четырехместке, а на море и в шторм. С мощным рыком вышла наружу и мощная ярость Карповича. И вновь он стал добродушным, задумчивым человеком, каким его обычно привыкли видеть на судне. Но своего он добился. От его возгласа жильцы десятой моментально проснулись, а Серега в душевой испуганно пригнулся, подумал впервые, что старшина, как видно, из тех людей, с кем лучше никогда не спорить. «Сильный человек, — подумал Серега. — Морской, крепкий мужик».
Тут в душевой появился Василий Иванович. Борода у него была растрепана, лицо помятое и красное, а губы серые.
— Что, бил тебя этот крокодил? — деловито спросил Серега, растираясь полотенцем.
— Дурак ты, хоть и будущий штурман, — отвечал моторист. — Женька себе этого никогда не позволит, а если позволит, тогда прощай мама, откидывай коньки в гору!
— Во-во, сам говоришь, опасный он человек. Я слышал, его за что-то судили?
— Было дело давно. Таких, как ты, бичей во Владике отметелил. Хорошо отметелил! Их пятеро, а он один, если меня не считать, но справился.
— Значит, ты не дрался?
— Нет, Женька дрался, а я нет.
После такого ответа Серега почувствовал презрение к мотористу, который действовал не по-морскому. Женька один против пятерых, а он был рядом и не пришел к нему на помощь!
— Трепло ты, Василий Иванович, — сказал Серега, — меня бичом называешь, а сам который день в своей будочке у мотора греешься. Мы уродуемся у стола, краба бьем до посинения, а ты там греешься, не выйдешь помочь на ветер, на холод. Тебя водичкой окропило бы, как нас, мозолей набил бы парочку…