Сегодня он смело вошел в подъезд, хоть там и попрятались от дождя няньки с детскими колясками и сидели на складных стульях наблюдательные пенсионеры. Не чувствуя неловкости, Виталий поднялся на третий этаж и не отвел глаз от особы в папильотках, вытряхивавшей на головы пенсионерам ковровую дорожку. Он шел сюда в последний раз, поэтому чувствовал себя свободно.
«Не буду снимать пальто, — решил Виталий, нажимая кнопку звонка, — и прямо с порога скажу: «Тоня, нам надо серьезно поговорить». Она все поймет. Нам обоим будет легче».
Дверь открыла не Тоня, а хозяйка квартиры, ее старшая сестра.
— Здравствуйте. Проходите, — сухо сказала она. — Тоня звонила, она немного задержится. Я пойду сейчас в кино. Вот последний «Крокодил», вот магнитофон и катушка с Монтаном. Надеюсь, вам приходилось иметь дело с магнитофоном? Тем лучше. Извините, нет времени развлекать вас лично. — Она наградила его желчной усмешкой старой девы, вынужденной тратить время на чужого любовника.
Валерия Павловна (она любила, чтобы ее называли просто Валерия) всегда уходила в кино, когда Виталий приходил к Тоне, и каждый раз он чувствовал себя неловко перед нею.
— Если кто-нибудь позвонит, можете не реагировать, — Валерия кивнула на телефон. — Дверь тоже не открывайте: я дала Антонине ключ. — И еще раз бросила на Виталия укоризненный взгляд.
Оставшись один, Виталий нехотя полистал «Крокодил», потом включил Ива Монтана. Он любил его наивные задушевные песни, эти любовные признания Парижу. Слушая миниатюрные гимны Парижу, Виталий всегда думал с досадой: почему это местные поэты и композиторы сочиняют о его городе маршеподобные песни, почему в этих песнях лишь «заводы-гиганты», «проспекты» и «магистрали», словно здесь нет ни таинственных вечерних аллей, ни милых сердцу примет, по которым узнаешь свое детство, свою первую любовь…
Легонько заскрежетал ключ в замке, дробно застучали каблучки, и в комнату влетела вся обвешанная свертками Тоня. Не снимая мокрого пальто, она бросилась к Виталию, он даже не успел подняться навстречу.
— Боже мой… глазам своим не верю! — тяжело дыша, воскликнула Тоня и опустилась перед ним на колени. — Ох, уже старею. Пока взбежала на третий этаж — чуть сердце не выскочило. А теперь поцелуй меня. — И первая поцеловала Виталия в губы.
Он поднял ее за локти и посадил на свое место в кресло. Тоня тем временем не умолкала ни на миг.
— Три месяца… Да что я! Три месяца и девять дней, как мы с тобой не виделись… Положи это, пожалуйста, куда-нибудь, — протянула ему связанные бечевкой пакеты. — Ты долго тут сидишь? Я ждала, ждала и побежала по магазинам. Страшно спешила. Ведь сегодня понедельник — все, кроме центрального универмага, закрыто. Там такое делается!.. Он (это означало «мой муж») прямо с ума сошел: «Не надо да не надо ехать, подожди до вторника». Ты представляешь? Он со вторника идет в отпуск и непременно увязался бы за мной. Ну и весело провела бы я этот день! — и она засмеялась, как смеется озорной ребенок, когда удается убежать без разрешения на улицу.
Виталий смотрел, как Тоня, сияя от счастья, накрывала на стол, и сердце его сжималось от жалости. «Не буду ее мучить. Не буду ни пить, ни есть, а сразу же скажу», — сев за стол, решил он и отодвинул от себя тарелочку с грибами. Тоня не заметила этого многозначительного жеста и поднесла к его бокалу свой: «Ну… за то, чтобы ты не был таким ленивым. Чтобы чаще писал… И чтоб мы не так редко встречались». Вот здесь бы ему и сказать. Но жестокие слова застряли в горле, и он отпил чуть-чуть.
— А теперь я скажу тебе кое-что, — сообщила, торжествуя, Тоня. — Вот уж сюрприз! Я подала заявление на заочный факультет английского языка! Не дошло? Это значит, глупенький, что летом я смогу приехать на целый месяц! На сессию! И мы будем видеться с тобой каждый день!
Все в ней светилось счастьем: она видела Виталия, разговаривала с ним и думала, что он любит ее. За время разлуки она и верно подурнела. Но то, как она об этом говорила, не трогало Виталия, только раздражало.
«Неужели я тряпка? Неужели я так малодушен, что не могу покончить с этим раз и навсегда? — спрашивал себя Виталий, кляня свою жестокую жалость к нелюбимой Тоне. — Ведь до сих лор никто не считал меня тряпкой. Наоборот. И в школе, и в армии, и на заводе все говорили, что у меня железная воля!»
«Все-таки надо любить. Без любви это самоубийство», — вдруг открыл для себя Виталий истину тысячелетней давности, уверенный, что именно ему принадлежит приоритет открытия.
— Как? Ты не допил еще первую рюмку? — удивилась Тоня. — Ну, значит, и не надо. Ты же с работы, устал… Хоть и слабенькая наливочка, а голова у меня закружилась. Наверно, с непривычки. Я ведь только с тобой…