Крамаренко набрался наконец духу, посмотрел на Богдана Георгиевича и глазам не поварил. «Вот тебе и «жалкий клоп», вот тебе и «временщик», — вспомнил он слова Бориса, — жаль, что Борька не видит, как этот временщик удобно расселся в обкомовском кресле, не спросив разрешения, задымил сигаретой, ногу на ногу заложил. И Волобуев, тот тоже так себя ведет. Артисты!»
— Да… По-моему, была такая записка от товарища Крамаренко, — небрежно протянул Богданчик, — я теперь припоминаю: действительно была. Но разве это меняет существо дела? Товарищ Крамаренко ошибся. Цемент проверен лабораторно. Я это уже объяснял. И не понимаю, зачем меня опять сюда вызвали до окончания экспертизы. Рано или поздно — все равно будет доказано, что причиной аварии были внезапно подошедшие грунтовые воды.
— Добре. Подождем экспертизы. И если не в вашу пользу окажется — судить будем, — сказал Борщ, неприязненно посмотрев на Богданчика. — Не посмотрим ни на чин, ни на звание. А вызвал я вас потому, что вы до сих пор не изложили суть дела в письменной форме. Все за вас, по привычке, подручные пишут. А отвечать-то вам персонально…
— Задыхаюсь от комиссий, — приятно улыбнулся Богданчик, — никак не выберу времени. Завтра обязательно напишу.
— А вы, — обратился Борщ к Крамаренко, — оформляйтесь и работайте. И не стройте из себя невинную жертву. Как вы могли предупредить и спать спокойно? Почему продолжали делать то, что считали опасным? Теперь и вы небось на экспертизу рассчитываете. А все коммунисты на элеваторе утверждают: вы, вы первый на каждом углу кричали, что цемент не той марки. А после аварии другое запели? Ничего, мол, не знаю, начальству виднее. Какое же значение имеет ваш рапорт? Ведь, кроме буквы закона, есть еще партийная совесть. — И, отмахнувшись от сигаретного дыма, который Богданчик пустил ему в лицо, с досадой сказал: — Эх, черти, угробили вы мне элеватор!
«Дело — труба», — подумал Крамаренко. Теперь он вспомнил, что Борщ приезжал на строительство, когда еще закладывали фундамент. «Очевидно, он лично заинтересован в этом объекте», — решил Крамаренко. И забрал папку с благодарностями, которую положил на видном месте перед началом беседы.
Они молча вышли с Богданчиком из кабинета, молча спустились по широкой мраморной лестнице. Крамаренко страшно разозлился, увидев, что Богданчик при выходе как ни в чем не бывало предъявил партбилет, а ему пришлось отмечать пропуск.
На площади было людно и солнечно. Ветер утих, и сухие листья, устав от утренней кутерьмы, тут и там отдыхали золотоперыми стайками.
«Сейчас он отчитает меня», — подумал Крамаренко, замедляя шаг, чтобы попрощаться с Богданчиком. И тут же попытался утешить себя: «А может, это и к лучшему? Рассориться бы с ним раз навсегда, и пропади ты пропадом все на свете вместе с его благодеяниями… Еще ничего не сделал Богданчик для Крамаренко, только наобещал, а претензий хоть отбавляй. Вот, например, денег на прошлой неделе потребовал. Не то в долг, не то аллах его знает как. Назвал такую сумму, что под ложечкой засосало. Но не было подходящих условий, пришлось эту беседу прервать. Обещал, что на днях уточнит. А сегодня, наверное, рассердился и не будет ничего уточнять. Тем лучше. Не придется идти на поклон к Волобуеву».
— Надеюсь, ты все правильно понял, старик? — взял его по-дружески за локоть Богданчик. — В определенный момент я не мог тебя не уволить. Надо же было делать оргвыводы! А теперь, если высшие инстанции подсказывают, завтра же оформляйся. И не воображай, что друзья о тебе забывают.
— Я не воображаю, — сказал Крамаренко обиженно, — а насчет увольнения — это старая песня. Во всяком деле найдется свой стрелочник.
— Брось ты эти бабушкины сказки о стрелочниках, — поморщился Богданчик. — Вот ты рапортом козырнул перед Борщом — разве я обижаюсь? Ничуть. Потому что ситуация требовала. Главное, старик, покрепче при этом держаться друг за друга: диалектика!
— Хороша диалектика, — покачал головой Крамаренко, — когда тебя в отсутствии совести упрекают.
— Вижу, напустил на тебя страху наш одноглазый циклоп, — сказал Богданчик, — только ты напрасно теряешься. Держи хвост трубой. И не забывай, что, во-первых, «не так страшен Борщ, как его малюют», а во-вторых — «Борщей бояться — в лес не ходить».
И сам засмеялся, довольный каламбуром.
В развязном тоне Богданчика, в его ободряющем смехе Крамаренко послышалось: «Держись за меня, со мной не пропадешь». И мысль о том, что хорошо бы с ним разругаться, показалась теперь нелепой.