Все дружно захлопали в ладоши. Вербовой неожиданно для Виталия сразу же согласился.
— С радостью, — сказал он. — Только не знаю, что именно.
Он заметно волновался. Даже немного побледнел. Виталий был уверен раньше, что такие опытные литераторы, как Вербовой, уже давно не волнуются перед выступлениями.
— Стихотворение называется «Ода солнцу», — сказал Вербовой. И стал читать из блокнота.
Виталий с удовольствием, но без волнения слушал элегические строки. Все в природе любовалось солнцем: дремучие извечные леса, куда проникало оно, разгоняя тьму; огромные города, в которых равно отражали его и зеркальные окна дворцов и окошки лачуг; голуби на бульварах; ядовитые змеи, что грели свои узорчатые спины… А больше всего радовалась, встречая солнце, босоногая ватага ребятишек. Маленьким зеркальцем они пускали по сторонам неуловимых солнечных зайчиков…
И когда Виталий заслушался, убаюканный музыкой слов, произошел взрыв. Тот же ямб, не нарушенный ни одним ритмическим перебоем, вдруг ощетинился, стал угрожающим:
Виталий не слышал аплодисментов. Смотрел на Женю. Она сняла очки, и он увидел в ее глазах что-то такое, чего не видел раньше: страстное, мужественное, решительное. «Вот что я должен в ней оберегать», — сказал он себе, когда глаза их встретились.
V
В трамвае они долго ехали молча. Наконец Виталий сказал:
— Вы были правы. Этот Вербовой неплохой поэт.
— Хорошо, что вы хоть его признали. Я думала, вы вообще против стихов. Сейчас это модно.
— Вы серьезно рассердились за мое выступление о Кошкине?
— В той мере, в какой имею право сердиться на постороннего человека.
— По-вашему, надо было хвалить то, что мне не нравится?
— Если вы такой правдолюб, взяли бы да написали всю правду про… — и она назвала фамилию известного поэта, который в последнее время писал серые, бесцветные стихи, а их по привычке включали в хрестоматии как классику.
— Зачем же я буду писать о нем? Разве я критик?
— Но ведь вы пишете в газетах. Я и сегодня читала…
— Правда? Ну и как?
— Написано живо.
— Премного благодарен. Меня интересует не то, как написано, а по существу…
— Боюсь, что наговорю вам глупостей.
— Вы можете наговорить неприятностей, но — глупостей? Вы не способны на них.
— Комплимент? Или ирония?
— Да нет, вы умница, это видно невооруженным глазом. Каков же ваш приговор? Я жду.
— К сожалению, мне пора выходить.
— Разве вы живете в центре?
— Нет, я живу возле парка. Мне надо купить одну вещь.
— Какую вещь?
— Могу удовлетворить ваше повышенное любопытство: хочу купить электробритву системы «Слобожанка» для своего жениха. У него сегодня день рождения. Его зовут Дима. Вы с ним познакомились на воскреснике. Больше вас ничего не интересует? До свидания.
— Постойте… Эту бритву можно купить в магазине подарков на Университетской площади. Вам совсем ни к чему выходить здесь.
Они поехали дальше. В трамвае были свободные места, но Женя не садилась. Виталий стоял возле и держался за тот же поручень, что и она. На площади сошли.
— Это ничего, что я с вами пойду в магазин? Я тоже хотел бы посмотреть кое-что.
Она пожала плечами.
— Может, я и ошибаюсь относительно способностей вашего Кошкина, — сказал немного виновато Виталий, — но мне всегда казалось, что горькая правда, сказанная в глаза, лучше, чем позолоченная пилюля, чем булыжник за пазухой, — и вспомнил Тоню.
— А я за то, чтобы самую горькую правду говорить, не обижая человека, — сказала Женя. И вспомнила Бориса. Он чем-то очень больно обидел отца, хоть, может, и сказал правду. — Вот в вашей статье вы тоже не всегда… не во всех формулировках тактичны. Разве можно безапелляционно всех, кто вынужден строиться в индивидуальном порядке, обвинять в обывательщине и спекулятивных тенденциях? Я уверена, что не все они откармливают свиней и не все торгуют фруктами на базаре.