— По-моему, тут зимой еще красивее, чем летом, — сказал Виталий Жене, загораживая ее от порыва норд-оста, — и вообще Черное море куда романтичней, чем Балтика.
— Самая большая вода, которую я видела до приезда сюда, — вздохнула Женя, — это наше озеро в Лозовеньках.
— Ничего, мы еще поездим с тобой, Женька! О-о, — размечтался Виталий, — на Байкал поедем, по Волге, на Селигер, по Днепру…
— В кругосветное путешествие! — в тон ему подсказала Женя.
— А что ты думаешь, — не сдавался Виталий, — возьмут да и дадут нам путевку в Ханой. Обещали ведь. И я буду тебя угощать бананами с дерева и катать перед сном на диком слоне.
— Почему мне с тобой не скучно? — спросила она скорей себя, чем Виталия.
— Потому что я остроумный, содержательный собеседник, — ответил он, делая серьезное лицо.
— Ах, вот как? — шутливо возмутилась она. — Тогда требую доказательств: жду потрясающей остроты.
— По заказу? Ну что ты! Это уже будет ремесло, а не творчество.
— Тогда изреки мудрость.
— Это можно! — Виталий глубокомысленно продекламировал: — Даже великое и могучее море не в силах заменить самой примитивной яичницы.
— Что гениально, то гениально! — воскликнула Женя.
И они пошли завтракать.
Скользкие крутые ступеньки, высеченные в каменистой горе, медленно, казалось неохотно, уводили Виталия и Женю от моря. Время от времени останавливаясь, чтобы перевести дух, они оглядывались на него и каждый раз замечали что-нибудь новое.
Иногда они делились впечатлениями вслух, а чаще обменивались молчаливыми взглядами и все равно знали, что именно им бросилось в глаза: какая-нибудь особенно причудливая волна или у горизонта вдали табун белых облаков, пригнанных ветром на морской водопой.
— Ты вот молчишь, — прижалась к Виталию Женя, — а я знаю, как ты сильно сейчас меня любишь. Нельзя такое говорить? Нельзя быть уверенной? Где-то я вычитала, что без мук и сомнений и любовь — не любовь. Вот было бы ужасно, если это правда. Откуда мне взять любовные сомнения и муки? Выдумать, что ли!
— Не выйдет! — сказал Виталий. — Ничего этого выдумать нельзя: ни веры, ни страсти, ни любви, ни ненависти. И вообще ничего нельзя выдумать. Но у выдуманного есть преимущество: оно у всех на виду. А настоящее — прячется… Правда, хорошо? — в последний раз обернулся он на море. — Хочешь, давай останемся здесь? Я буду рыбачить, а ты чинить сети, как в средневековой балладе. — И сам себе ответил: — Нет, я бы, наверно, не смог. Я городской.
— И я городская, — обрадовалась Женя. — Мы здо́рово понимаем друг друга, — сказала она. — Иногда я просто не верю, что все это правда. Закрываю глаза и стараюсь представить на твоем месте Диму.
— Это еще что за новости? — не то в шутку, не то всерьез возмутился Виталий.
— Глупый! Я это делаю для того, чтобы еще глубже ощутить свое счастье: открываю глаза — и вижу тебя.
— Ну ладно же! — пригрозил он. — С этой минуты, если ты увидишь, что я зажмурился, так и знай: это я представил себе… — и он в самом деле зажмурился. — Вот безобразие! — хлопнул себя Виталий по лбу. — Даже назло тебе не могу никого представить, кроме Жени Письменной. Полнейшее рабство. — И, помолчав, добавил: — До чего же это хорошо, что ты не успела выйти замуж за Диму. Хотя его в общем-то жаль…
— Очень жаль, — искренне согласилась Женя, — но ничего не попишешь! Если бы я даже вышла за него, все равно рано или поздно сбежала бы к тебе. Не могу же я жить без тебя!
Стемнело. Они только что вернулись с вечерней прогулки в свой саманный приют. Не снимая мокрых плащей, остановились возле окна. Любовались — теперь уже сверху — отдаленной картиной разыгравшегося шторма.
— Страшно? — спросил он.
— Страшно, — прижалась Женя к Виталию.
Он почему-то представил себе одинокую лодку, а в лодке Женю — беспомощную, испуганную. И себя, плывущего к ней спасать.
— Женя, — наконец-то решился он спросить, — может, я ошибаюсь… Чуть ли не с первой встречи мне показалось, что у тебя… что у тебя есть на душе… Ты ничего не хотела бы мне рассказать?
Она и мечтать не могла об этом! Неужели существует такое счастье на свете, такое чудо… Как он мог у г а д а т ь?
Отошла от Виталия, стала спиной к теплой печке. Ее знобило. Он ждал терпеливо, не смотрел на нее. Только весь напрягся, готовый услышать самое страшное и — что бы это ни было — стать Жене на защиту.