Несколько дней они тянулись узкой цепочкой сквозь последнюю часть перевала, затем спустились к подножию гор и пересекли растаявшие поля Сагланда, где отступающие сакарпцы сожгли все, что могло бы пригодиться. Королю Сакарпа, которого они превосходили в силах, не оставалось ничего иного, кроме древнего проверенного оружия: голода.
Мало кто из обитателей Трех Морей раньше видел луговые степи, не то что бескрайние просторы Истиульских равнин. Сейчас, когда над головой нависало серое небо, а дороги еще оставались покрыты коркой снега, это место казалось нехоженым и пустынным, предтечей Агонгореи, о которой они много слышали из бесконечно декламируемых повсюду отрывков «Саг». Тем, кто вырос на побережье, эти места напомнили море, где горизонт ровный, как линейка, и глазу не за что зацепиться, кроме собственных пределов зрения. Те, кто вырос на краю пустыни, вспомнили свой дом.
Шел дождь, когда многочисленные армии взобрались на широкие земляные уступы, которые приподнимали Одинокий Город над равниной. Наконец-то два экзальт-генерала пожали друг другу руки и принялись планировать штурм. Они хмурились, шутили, обменивались воспоминаниями, начиная от легендарной Первой Священной войны и до последних дней Объединения. Немало было городов. Немало кампаний.
Немало гордых людей было сломлено.
Посланец прибыл по предрассветному холодку и потребовал встречи с Варальтом Харвилом II, королем Сакарпа.
Боясь наступления следующего дня, Сорвил потерял сон, и когда слуга пришел разбудить его, уже не спал. Он регулярно посещал все важные аудиенции — отец настаивал, считая их частью подобающего принцу образования. Но до недавнего времени «важный» означало нечто совсем иное. Стычки со шранками. Оскорбления и извинения от Атритау. Угрозы раздраженных дворян. Сорвил потерял счет, сколько раз он сидел на каменной скамеечке в тени отцовского трона и болтал босыми ногами, изнывая от смертной скуки.
Теперь, когда до его первой Большой Охоты оставался всего год, он уперся сапогами в пол и во все глаза глядел на человека, который был готов уничтожить их всех: на короля Конрии Нерсея Пройаса, экзальт-генерала Великой Ордалии. Не было вокруг ни придворных, ни чиновников, ни просителей с какими-то мелкими делами. В чертоге Вогга царили пустота и полумрак, но почему-то даже на фоне глубоких, как пещеры, проходов и галерей чужестранец не казался тщедушным. С терракотовых барельефов, покрывавших стены и колонны, с мрачным предчувствием взирали на происходящее предки Сорвила. В воздухе пахло холодным свечным жиром.
— Трему дус капкурум, — начал чужеземец, — хеди мере’отас ча…
Переводчик, судя по виду — какой-то убогий пастух из Сагланда, быстро переводил его слова на сакарпский.
— Наши пленные сообщили нам, как вы отзываетесь о нем.
О нем. Об аспект-императоре. Сорвил мысленно клял свои прыщи.
— Ах да, — ответил король Харвил, — о нашем богохульстве…
Хотя лицо отца было скрыто от Сорвила узорчатыми подлокотниками Трона из Рога и Янтаря, он прекрасно знал эту насмешливую мину, которая сопровождала подобный тон.
— Богохульство… — проговорил экзальт-генерал. — Он не стал бы так выражаться.
— А как бы выразился он?
— Что вы, как и все люди, боитесь потерять власть и привилегии.
Отец Сорвила непринужденно рассмеялся, и мальчик почувствовал гордость. Научиться бы когда-нибудь такой беззаботной храбрости.
— Так значит, — весело сказал Харвил, — я поместил свой народ между вашим аспект-императором и своим троном, да? А не поставил свой трон между вашим аспект-императором и моим народом…
Экзальт-генерал кивнул с тем же несуетным изяществом, что сопровождало его речь на родном языке, но выражал он согласие или подтверждал понимание сказанного, Сорвил понять не мог. Волосы у экзальт-генерала были серебряными, как и заплетенная косичками борода, а глаза темные и подвижные. На фоне его пышного наряда и регалий даже королевское одеяние отца Сорвила выглядело грубым и домотканым. Но внушительный вид ему придавали главным образом манера держаться и невозмутимый взгляд. Некая неуловимая меланхолия и грусть придавали ему пугающую серьезность.
— Ни один человек, — сказал Пройас, — не может встать между богом и людьми.
Сорвил с трудом не вздрогнул. Пугало, что абсолютно все они, люди Трех Морей, называли его так. И с одинаковой бездумной убежденностью.