++ Так вот как ты выглядишь.++
Девочка продолжала спать в гностическом саркофаге, даже проецируя слова в сознание Севатара. Она не стала говорить о сотнях шрамов, которые пересекали его бледную кожу, или о неестественной черноте глаз.
++ Ты выглядишь уставшим, Яго.++
Его ответом ей стала лишь кровавая усмешка.
Цепной меч вгрызся в главную гностическую капсулу Хора, и наружу ударил сжатый кислород, хлынула прозрачная шипящая жидкость охладителя. Внутри находился сморщенный и седовласый мужчина, настоящий выходец с того света, которого звали Мнемок, и ему было тридцать стандартных терранских лет. Он выглядел на пятьдесят и обладал здоровьем семидесятилетнего. Астротелепатия — немилосердное дело. Чем ярче пылает разум, тем ненасытнее он пожирает ресурсы тела.
Изуродованный человек завопил в слепой панике, когда его выволокли из мягкой колыбели. Несмотря на слабость от дезориентации и ошеломление от боли, инстинкты не полностью его покинули. Когда невероятно сильные руки вздернули его в воздух, он потянулся к бедру за хлыстом... только для того, чтобы обнаружить, что его там нет. В отличие от большинства астропатов, глазницы надзирателя не были пусты. Примитивная бионика стрекотала и пощелкивала, пытаясь сменить фокусировку, и передавала искаженное изображение огромного неизвестного человека, вперившего ему в лицо черные глаза, которые он не узнавал, и шепчущего голосом, который он никогда доселе не слышал.
— Я пришел за тобой.
Первое слово, произнесенное надзирателем Мнемоком после пробуждения, состояло из одного-единственного слога. Он спросил то, что могли бы спросить многие на его месте.
— Что...?!
Первое слово стало и последним. Севатар обвил шею Мнемока его же собственным хлыстом, душа беспомощного человека тем же орудием, которым тот бил самую юную в своем Хоре, пока у нее не сломался позвоночник.
Яго Севатарион был опытным убийцей и хорошо знал, какое усилие требуется, чтобы убить человека любым способом, который только в силах представить разум смертного. Он душил магистра астропатов медленно, с любовью. Генетически усовершенствованные мускулы едва напрягались, прилагая силы ровно столько, чтобы растянуть казнь, не сломав псайкеру шею. Психическое чувство надзирателя впало в исступление, словно дикое животное, оно жалко билось в сознание Повелителя Ночи — столь же безрезультатно, как его тонкие пальцы цеплялись за твердое тело Севатара. Его глаза выпучились. Кожа на лице потемнела, стала из красной лиловой и, в конечном итоге, синей. Рывки стали слабее, перешли в подергивание и, наконец, прекратились. Севатар не отпускал. Еще нет. Несмотря на все свои недостатки, он был обстоятелен, когда дело касалось долга.
Громадные изукрашенные двери, запертые от непрошеных гостей, наконец, распахнулись и пропустили строй рыцарей в черной броне. Темные Ангелы окружили его, вскидывая болтеры и прицеливаясь. Севатар обратился к ним.
— Я — правосудие.
Резко крутанув напоследок, он переломил трупу шею и бросил его на палубу возле своих босых ног.
— Я — приговор. Я — кара. И я сдаюсь.
Он сидел в одиночестве посреди неподвижной черноты, вслушиваясь в медленный ритм своего дыхания. Его окутывало ощущение покоя и чувство холодной, очень холодной сосредоточенности, которая ускользала от него на протяжении десятков лет. Теперь, когда он спал, то видел не мертвых, а бесконечную ночь между мирами. Самые далекие глубины пустоты, где скрываются от света дружественных солнц тысячи опасностей. Владения чужих и чудовищ, изгнанных Великим крестовым походом, которые до сих пор так и просятся, чтобы их истребили раз и навсегда. Подлинные угрозы человечеству.
Наконец, до него вновь донесся голос девочки.
— Яго. Ты еще жив?
И Севатар улыбнулся во мраке своей камеры.
Аарон Дембски-Боуден
РЕЗНЯ
— Нас призывают, — произнес Малхарион. — Не сопровождающие нас подразделения Армии. Не ауксилии. Не Механикум. Только нас.
Командир флота открыл собрание этими словами, зная, что на них захочется откликнуться многим воинам.
— Этого от нас требует наивысшая власть, — продолжил он.
— Император? — без очереди вмешался один из его воинов. Как и предполагалось, вопрос вызвал в рядах приглушенное веселое ворчание.
— Наивысшая из тех, что мы признаем, — без улыбки поправился Малхарион. Он выглядел сурово, словно памятник, и был не из тех, кто демонстрирует свое веселье даже в те редкие моменты, когда испытывает его.