— Я занят. Скажите, что я ему сам позвоню попозже, — ответил Томаселли, удивившись, что Кэти решилась беспокоить его по такому пустяку.
— Я ему так и сказала, но он настаивает. Говорит, что он муж нашей пациентки.
— Пожалуй, поговори с ним, Гарри. Я подожду, — улыбнулся О'Доннел.
— Ладно. Так и быть. — Томаселли протянул руку к одному из телефонов. — Администратор вас слушает. — Голос Томаселли был дружелюбным, но, услышав первые слова мистера Брайана, он нахмурился.
О'Доннел мог слышать лишь отдельные слова, доносившиеся из трубки: “…безобразие.., взвалить такие расходы на семью… Необходимо еще разобраться…”
Прикрыв трубку рукой, Томаселли сказал:
— Он вне себя. Что-то там с его женой, я ничего не могу понять. — И, обращаясь к Брайану, попросил:
— Начните, пожалуйста, с самого начала. Когда вашу жену поместили в больницу? Кто был ее врачом? Так, ясно.
О'Доннел опять услышал слова Брайана: “…Невозможно ничего добиться…”
— Нет, мистер Брайан, мне ничего не известно об этом случае, но я обещаю вам навести справки. Я понимаю, что такое больничный счет для семьи, — сказал Томаселли. — Однако только лечащий врач решает, сколько больному следует находиться в больнице. Вам надо еще раз поговорить с врачом, а я, со своей стороны, попрошу нашего бухгалтера тщательно проверить счет. До свидания, мистер Брайан.
Во время разговора с Брайаном Томаселли что-то записывал на листке бумаги. Окончив разговор, Томаселли положил его в лоток с надписью: “Для диктовки”.
— Он считает, что его жену слишком долго держали в больнице, и теперь он вынужден залезать в долги, чтобы оплатить счет. Она пробыла в больнице три недели. Что-то слишком много стало таких жалоб.
— Кто был лечащим врачом? — спросил О'Доннел. Томаселли взглянул на свои записи.
— Рюбенс.
— Давай проверим.
Томаселли нажал кнопку внутренней связи.
— Кэти, найдите доктора Рюбенса.
Через несколько секунд Рюбенс был на проводе.
— Я к твоим услугам, — ответил он О'Доннелу, взявшему трубку.
— У тебя есть больная Брайан? — спросил О'Доннел.
— Есть, а что? Ее муж жаловался?
— Ты знаешь об этом?
— Разумеется, знаю. — Чувствовалось, что Рюбенс раздражен. — Лично я считаю, что у него есть все основания жаловаться.
— В чем дело, Рюб?
— А в том, что я поместил миссис Брайан в больницу по поводу предполагаемого рака молочной железы. Опухоль я удалил, она оказалась доброкачественной.
— Почему же ты ее продержал в больнице три недели?
— Об этом лучше спросить Джо Пирсона.
— Будет проще, если ты объяснишь сам. Помолчав немного, Рюбенс сказал:
— О том, что опухоль доброкачественная, я узнал только через две с половиной недели. Именно столько времени понадобилось Пирсону, чтобы положить препарат под микроскоп.
— Ты напоминал ему?
— Не один, а десять раз. Если бы не мои напоминания, я бы, наверно, и сейчас еще не получил заключение.
— Значит, поэтому ты продержал миссис Брайан в больнице целых три недели?
— Разумеется. Или вы считаете, что я должен был ее выписать? — В голосе Рюбенса сквозили явные нотки сарказма. — Есть еще вопросы? — спросил он.
— Нет, — ответил О'Доннел и повесил трубку. — Гарри, я намерен созвать совещание во второй половине дня, — обратился он к Томаселли. — Человек пять-шесть из старшего врачебного персонала. Соберемся у тебя, и я хочу, чтобы ты тоже присутствовал.
— Хорошо, — кивнул Томаселли.
— Пригласим главного терапевта Гарвея Чандлера, затем Руфуса и Рюбенса и обязательно Чарли Дорнбергера. Скольких я уже назвал?
— С нами шестеро. А Люси Грэйнджер? После минутного колебания О'Доннел сказал:
— Хорошо, пусть будет семь человек.
— Повестка дня? — спросил Томаселли, держа карандаш наготове.
О'Доннел покачал головой:
— Никакой повестки. У нас лишь один вопрос: реорганизация патологоанатомического отделения.
Когда администратор назвал Люси Грэйнджер, О'Доннел вспомнил их последнюю встречу. Они пообедали в хорошем ресторанчике, поговорили о себе, об общих знакомых, о работе и о вещах, не имеющих отношения к медицине. Затем он отвез Люси домой, в ее новую уютную квартирку. Она пригласила его зайти. Когда она готовила коктейли, стоя спиной к нему, он вдруг спросил, была ли она замужем.
— Нет, — ответила она не оборачиваясь.
— Я часто думаю, почему ты не вышла замуж.
— В сущности, все очень просто. — Люси повернулась, держа в руках стакан. — Во-первых, мне давно уже никто не делает предложений, а раньше, когда делали, я думала только о карьере врача, и это для меня было самым главным. Карьера и семья казались мне несовместимыми.
— И ты не жалеешь?
— Нет, — сказала она, подумав. — Я достигла того, к чему стремилась, и во многих отношениях удовлетворена. Правда, иногда я задумываюсь, как бы сложилась моя жизнь, если бы я решила иначе. Ведь, в сущности, все мы люди прежде всего.
— Да, — промолвил О'Доннел. Признание Люси тронуло его. Ей надо было иметь детей, быть матерью и женой, подумал он и вдруг спросил:
— Ты по-прежнему считаешь, что семья и карьера несовместимы?