Наконец из правительствующего Сената был получен указ, который гласил о необходимости «удаления подсудимых, в административном порядке, из Сибири, с целью сделать их через то совершенно безвредными для оной…» И далее уточнялось:
«Сотника Григория Потанина, виновность которого значительнее прочих, сослать в каторжные работы на пять лет в одну из крепостей Финляндии, как о том ходатайствовал генерал-губернатор Западной Сибири, с тем, чтобы по окончании срока возвратить не в Сибирь, как по общему закону следовало, а в одну из северо-восточных губерний европейской России; хорунжего Александра Шайтанова, сына священника Серафима Шашкова, состоящего в XII классе Николая Щукина, мещанина Николая Ядринцева, есаула Федора Усова и сына губернского секретаря Николая Ушарова, лишив всех особенных лично и по состоянию присвоенных прав и преимуществ, сослать на житье под строгий надзор полиции в отдаленные уезды Архангельской и Олонецкой губерний; хорунжего Григория Усова и воспитанника Иркутского военного училища Андрея Золотина, не лишая прав состояния, выслать из Сибири…
На подлинном собственною Его императорского Величества рукою написано: «Быть посему».
Быть посему! Из сорока с лишним человек, привлеченных по делу о сибирском «сепаратизме», осуждено было — девять. Им зачитали указ, ознакомили с приговором. Но пришлось ждать еще почти месяц, томиться в опостылевшем остроге.
Наконец их собрали вместе, сделали перекличку, хотя и так видно — все налицо. И повели в канцелярию, где в присутствии жандармского полковника Рыкачева и полицмейстера Иванова они дали подписку, что с высочайшим указом ознакомлены. Ядринцев усмехнулся:
— Вот мы какими знаменитыми стали — автографы наши нарасхват!..
Первым подошел к столу Потанин, взял ручку и, ни слова не проронив, твердо и кратко вывел: «Арестант Потанин». Вторым был Шайтанов. Он расписался, выпрямился и громко сказал:
— А я все думал, гадал: отчего в сибирских острогах так много образованных, ученых людей? А это, оказывается, все просто: дабы умели расписаться собственноручно.
Ядринцев поставил свою подпись чуть наискосок, рядом с потанинской, точно и здесь он хотел быть поближе к своему другу, и, насмешливо сощурившись, посмотрел на Рыкачева.
— Поздравляю вас, Владимир Петрович, с повышением, — сказал с откровенной издевкой. — Полагаю, дело наше тому способствовало немало?
Полковник вспыхнул.
— Ваше дело — позор для России. Неужто вы и по сей день не поняли?
— Ничего, Россия нас поймет, — ответил Ядринцев, передавая ручку Серафиму, и тот небрежно и размашисто черкнул: «Шашков». И, оглядев товарищей, стоявших рядом, плечо к плечу, проговорил серьезно:
— Какая честь, друзья… первыми идти в ссылку не в Сибирь, а из Сибири! Какая честь!..
Было душно. Окно раскрыто настежь, и запах молодой полыни, росшей вокруг крепостной стены, наполнял комнату. Высоко в небе, над Иртышом, кружил коршун, широко и вольно распластав могучие крылья. Куда ему лететь — он сам об этом знает. Ядринцев уже не раз ловил себя на том, что завидует птицам… Человек завидует птицам?..
Щукин дольше других задержался у стола. Руки его тряслись, пальцы едва держали перо, и он с трудом совладал с ним, медленно и старательно выводя каждую буковку, точно это имело для него какое-то значение: «Уездный учитель губернский секретарь Николай Семенович Щукин».
Запах полыни был невыносим.
Когда возвращались, шагая через тюремный двор, мимо кордегардии, по каменно твердой, выбитой тысячами ног дорожке, вдоль старой крепостной стены, запах полыни чувствовался еще острее. Шли молча. Усталые. Задумчивые. Кружил высоко в небе громадный сибирский коршун. Трещали цикады в траве, словно была тут не тюремная ограда, а поле, заиртышская степь… И они шли по этой степи — такие молодые, сильные и свободные.
— Катя приехала, — сказал Ядринцев. — Представляете, из Томска на перекладных, почти тысячу верст! А свидание не разрешили, нашли, что в моем положении встречаться с людьми посторонними, чужими опасно… Это Катя посторонний человек? — вздохнул он огорченно и умолк. Потанин тронул его за плечо, желая утешить, но еще более своим сочувствием бередя в нем обиду. — Какая жестокая изощренность — отнимать у людей то, что принадлежит им по праву.
— Ничего, не падай духом, — сказал Потанин, — я уверен, Катя добьется своего — и свидание вам разрешат. Откуда же ты узнал, что она приехала?
— Получил письмо, — тихо ответил Ядринцев. — Окольным путем. Через одного конвойного…
— Вот видишь! Все будет хорошо, уверяю тебя. Ну, и что в Томске, какие новости?