— Да как же ее уничтожишь? Она, говорят, по всему Тоболью расплодилась… Должно, опять без хлеба останемся.
Зашла в горницу хозяйка, глянула на мужа выразительно, как бы говоря: «Людям отдыхать надо, а ты с разговорами», и Епифан Авдеич поспешно встал и, пожелав доброй ночи, удалился.
Хозяйка разобрала постель на деревянной кровати, взбила подушки, не спросив ни о чем и не сказав ни слова, и тоже вышла, плотно притворив за собою дверь. Ядринцев и Боголюбская остались вдвоем. И в первый миг не могли понять, что произошло. Александра Семеновна стояла посреди комнаты, высокая и прямая, в какой-то странной неподвижности, точно оцепенев. И Ядринцев не решался к ней подойти, выжидательно на нее смотрел.
— Видите, Николай Михайлович… — сдержанно и глухо засмеялась она, и смех ее был нервным и неестественным. — Нас приняли за супругов. Вас это не пугает?
— А вас? Поверьте, Сашенька, меня ничто не пугает, когда вы рядом… Ничто!
Она глубоко вздохнула, чуть откинув голову, и медленно, с отчаянием проговорила:
— Весь ужас в том, Николай Михайлович, что мне с вами тоже не страшно…
Они проснулись утром — как муж и жена. И это чувство было простым и естественным, словно иначе у них никогда и не было. Мокрая от росы стояла за окном черемуха. Запах шел от нее опьяняющий. Билась о нагревшееся стекло муха. Было тихо. И вдруг нечеловеческий вопль ворвался в эту тишину, сорвал их с постели.
— Убью-у-у! — вопил кто-то на всю улицу. Мимо окон пробежал мужик, с нелепо болтающейся через плечо сумкой, с перекошенным от страха лицом, и тут же появился другой, с березовым дрючком в руках, поднятым над головою, он пытался настичь первого. — Убью-у-у!.. — орал изо всей силы, и стекла в рамах жалобно дребезжали от его крика.
Потом они видели, как Епифан Авдеич пошел на этого буяна, выхватил у него дрюк, отбросил в сторону. И тряс его за плечи, стараясь привести в чувство, уговаривал:
— Опомнись, Терентий, угомонись… Охолони, кому говорят!..
Терентий мотал взлохмаченной головой, вырывался, но староста держал его крепко. И Терентий обмяк в цепких его руках, со стоном выдохнул:
— Да ить поглядел бы ты, Епифан, чего он, змей подколодный, с рыжухой моей натворил… Угробил кобылу. Застой, говорит, в жилах, кровь надо пущать… Вот и пустил. У-у! — рванулся было опять. — Чего натворил, чего натворил… Облыжная твоя душа!.. Окромя прижигания да кровопускания, ничего не знаешь…
— Нашли лекаря… — сердито хмурился Епифан Авдеич, поглядывая на стоявшего поодаль мужика, со странно болтающейся через плечо сумкой. Мужик был остроглазый, с бородкой, невысокого роста. — А ты иди, иди, — пригрозил ему староста, — чтоб духу твоего боле тут не было.
— И не будет, — ответил тот заносчиво. — Пропадите вы пропадом! Сами зовете, а потом виноватого ищете…
— Так я тебя звал кобылу излечить, а ты ее совсем доконал! — гневно крикнул Терентий. — Изверг ты, а не лекарь!..
— Сами вы изверги, — спокойно отвечал мужик, поправляя на плече сумку. — Погодите, поеду вот в прокурорский надзор, — пригрозил вдруг, — доложу, как вы тут над живым человеком изгаляетесь. Будто собаку держите на цепи…
— Чего брешешь….
— Это я-то брешу? — взвился мужик. — Погодите, я вас выведу на чистую воду!..
Подошел Ядринцев, стал выяснять, в чем дело. Положение оказалось непоправимым — кобыла пала. И Терентий, размазывая по лицу пот и слезы, по-детски всхлипывал и говорил:
— Дак это ж мне теперича хошь самому в яму ложись… Куда я без лошади? Позвал его, думал, помогнет… А он, змей подколодный, последнюю кровь из нее выпустил. У-у! Облыжная твоя душа!..
— Как же это вышло? — спросил Ядринцев, делая несколько шагов к стоявшему поодаль мужику, тот настороженно поглядывал, готовый в любой миг дать стрекача. — Да вы не бойтесь, — доброжелательно сказал Ядринцев. — Я только хочу узнать: как это вышло у вас?
— А бес его знает! — с искренним огорчением ответил мужик. — Должно, сонную алтерию перехватил ненароком…
Ядринцев подошел ближе, с интересом разглядывая самозваного лекаря, невысокого, с острым, чуть вытянутым лицом, изрытым оспой, и лукаво сощуренными глазами.
— Как же вы беретесь за дело, которого не знаете?
— Чего ж не браться, коли зовут… Да я ране-то не допускал промашек. А тут… Эх! — вздохнул горестно, поправил сумку, сдвинув ее за спину, и зашагал по улице, изредка оглядываясь, все прибавляя и прибавляя шагу, и вскоре вовсе скрылся из виду.
Случай этот имел, однако, продолжение. Самозваный лекарь правду сказал: в тот же день Александра Семеновна, делая подворный обход, обнаружила в доме уже знакомого Терентия, даже и не в доме, а в полутемном сеночном прирубе, с единственным крохотным оконцем, посаженного на цепь человека. Вид его был ужасен — заросший, не стриженный и не мытый, должно быть, не один месяц; лицо и руки в ссадинах и струпьях, он сидел прямо на полу и дико, исподлобья взглядывал на собравшихся у двери людей. Воздух в каморке был тяжелый, гнилостно-спертый, как в закрытом хлеву. Мухи роем кружили, осаждая несчастного, и он время от времени судорожно передергивал плечами и крутил головой…