Панин поколебался.
— Думаю, ваше величество, копию доклада передал Герцену Ростовцев…
— Ростовцев? Какой Ростовцев?
Панин опять поколебался.
— Полковник генерального штаба Николай Яковлевич Ростовцев, сын покойного Ростовцева…
Царь, замедлив шаги, удивленно посмотрел на Панина:
— Он что же, этот полковник, связан с Герценом?
Панин медлил, делая вид, что колеблется, что ему крайне неприятен этот разговор.
— Да, ваше величество… как будто связан.
— Гм, странно, — усмехнулся недобро царь. — Весьма странно. Полковник генерального штаба и злобствующий писака Искандер… Хороша же компания! Как находите, граф?
— Нахожу, что весьма странно… Доклад Ростовцева опубликован в тот момент, когда работа комиссии в полном разгаре. Может сложиться предубеждение…
— А оно уже сложилось, — перебил царь. — И не считаться с этим нельзя. Дабы не срубить сук, на котором сидишь… Или вы иначе думаете, граф?
— Нет, ваше величество, иначе я не думаю…
Желтый резной лист, точно эполет, опустился царю на плечо. Он бережно снял его, разгладил на крупной, сильной (или всесильной?) ладони, подбросил и проследил внимательно, как он, кружась в воздухе, медленно опускался и упал в траву, к его, государя, ногам…
— Патриотизм нынче не в чести, — вздохнув, сказал царь и сощурил серые, с желтоватыми белками, слегка навыкате глаза. — Истинных патриотов по пальцам можно счесть.
Панин почтительно слушал, наклонив голову. Истинным патриотом царь, разумеется, считал себя.
Панин промолчал.
Произошло в этот погожий осенний день и еще одно событие, отнюдь не государственного масштаба. Какой-то молодой человек, среднего роста, довольно странного и даже подозрительного вида, часу в одиннадцатом утра, точнее, без четверти одиннадцать, по свидетельству городового, находившегося вблизи, нервно и быстро прохаживался вдоль Мойки, время от времени останавливался, глядя на реку, зябко поводя плечами, а потом вдруг как был в одежде, так и бултыхнулся в воду… Тотчас кто-то из прохожих, на глазах которого это случилось, громко закричал: «Человек тонет! Спасите!..» Городовой кинулся к месту происшествия и увидел тонущего, который вел себя, по меньшей мере, странно: он и о помощи не просил, и сам не делал попыток спастись… «Может, пьяный или сумасшедший?» — подумал городовой. И грубовато прикрикнул:
— А ну вылазь, вылазь, голубчик! Эй! — запоздало позвал. — Ты чего это, братец, чего, говорю, надумал?.. Ах ты, оказия какая… — засуетился вдруг, забегал туда-сюда, не зная, что предпринять. Кто-то подал багор, и городовой, взяв его, крепко сжимая, увидел наконец тонущего, поспешно и ловко подцепил его багром и подтянул к берегу. Несколько рук подхватили парня и выдернули из воды. Городовой сплюнул в сердцах, отвернулся и стал закуривать, руки у него дрожали и никак не слушались. Толпа, собравшаяся в одну минуту, придвинулась и замкнула парня — вид у того был жалкий: он стоял, опустив голову, подавленный, безразличный, вода ручьями текла с одежды, мокрые волосы торчали в разные стороны, косицами свисая на затылок.
— Ну? — сказал городовой, закурив наконец и с наслаждением затягиваясь дымом. — Ты чего это, братец, удумал? Жить надоело: — И вдруг спохватился, вспомнил о своих обязанностях. — Кто таков? Откуда?
Парень поднял на него полные презрения и дикой ненависти глаза, проговорив тихо и внятно:
— Дерьмо… вот кто перед вами. — В лице его не было ни кровинки, глаза горели отчаянием. — А дерьмо, как видите, и в воде не тонет. Пропустите!..
И пока растерявшийся городовой соображал, что к чему, толпа разомкнулась, выпустив парня, и тот исчез.
Об этом случае даже газеты не сочли нужным сообщить, к тому же виновник происшествия остался неизвестным, хотя по городу носились невероятные слухи; утверждали, что покушавшийся на свою жизнь был внучатый племянник покойного Бенкендорфа… Версия, однако, не подтвердилась.
А во второй половине того же дня, когда случилось это происшествие, в квартиру молодого литератора Федорова-Омулевского, что на углу седьмой линии и Большого проспекта на Васильевском острове, явился человек, в котором хозяин с трудом узнал своего приятеля, земляка, иркутянина Ивана Красноперова. Был тот худ невероятно, одежда на нем мята, жилет без пуговиц, на лице ссадина…
— Ба! — воскликнул Омулевский, удивленно глядя на гостя. — Каким тебя ветром, откуда ты?
Красноперов усмехнулся:
— Из Мойки. Прямым ходом. — И с каким-то жутким спокойствием пояснил: — Хотел утопиться, да городовой, черт бы его побрал, багром вытащил.