Трудно было сдержать слезы, и многие плакали. Расходились большими группами. Много было сказано в этот вечер горячих, клятвенных слов. А город жил своей привычной и нерушимой, казалось, жизнью: светились окна благородного собрания, играл духовой оркестр, давали воскресное представление в театре…
— Мир не содрогнулся, — грустно сказал Щапов провожавшим его Шашкову и Яхонтову. — И все-таки есть люди, в этом я сегодня воочию убедился, есть силы, которые способны разбудить этот сонный, этот равнодушный мир…
Назавтра известие о панихиде в Куртинской церкви дошло до военного губернатора, мигом облетело весь город. Генерал Козлянинов немедленно и «весьма секретно» телеграфировал министру внутренних дел. Уведомили Синод, шефа жандармов. Телеграмма вызвала смятение в Петербурге — нет, не расстрел почти сотни невинных крестьян апраксинской гвардией обеспокоил правительственные верхи, а скромная панихида в кладбищенской церкви… Доложили царю. Александр, мучившийся накануне животом (государь страдал хроническими запорами), бледный, осунувшийся, с синеватой отечностью под глазами, внешне спокойно выслушал доклад, уточнил кое-какие детали, в частности, его заинтересовало содержание речи профессора Щапова. Однако этого не знали, и царь, нахмурившись, сердито сказал:
— Так узнайте! В чем дело?
Телеграфировали в Казань. Оттуда сообщили: архиепископ требовал речь, Щапов отказался дать; жандармы тоже не дознались. «Ждем дальнейших указаний». Обер-прокурор Синода Толстой проявил весьма завидную оперативность: во второй половине апреля для производства следствия в Казань отправился обер-секретарь Синода Олферьев, по пути заехавший в Москву, где получил подкрепление в лице представителя духовенства. Митрополит Филарет, обеспокоенный случившимся, отрядил для столь важной миссии давнего своего приверженца настоятеля Даниловского монастыря Иакова, снабдив его вопросником, состоящим из сорока пунктов.
Царь, в свою очередь, не удовлетворился предпринятыми мерами и велел направить в Казань генерал-адъютанта Бибикова. Последний уже через несколько дней имел беседу с попечителем Казанского университета князем Вяземским, интересовался личностью Щапова, его отношениями со студентами, содержанием его лекций по истории… Сказал, что Щапова следует немедленно арестовать. Вяземский воскликнул:
— Ни в коем случае! Нельзя этого делать.
Бибиков удивился:
— Вы против ареста?
— Нет. Но поймите правильно: я только хотел сказать, что не следует Щапова арестовывать здесь, в Казани, это может повлечь за собой нежелательные последствия… Слишком велик авторитет у Щапова среди студентов.
Бибиков задумался. Настаивать не было смысла, ибо любое осложнение могло обернуться против самого генерала.
— Хорошо, — сказал Бибиков. — Будем искать другой выход.
И выход был найден: под негласным надзором Щапова решено было сопроводить пароходом до Нижнего, там и арестовать.
Вяземский пригласил Щапова к себе вечером, в пятницу, повел разговор издалека, поинтересовался настроением. Щапов усмехнулся:
— Мое настроение вам известно.
— Мне докладывали, что вы хотели съездить в Москву и Петербург для ознакомления там с методами лучших профессоров? Не раздумали?
— Нет. Но…
— Вот и поезжайте, — не дал ему договорить Вяземский.
Щапов снова усмехнулся: