Позже, вспоминая этот вечер, он думал и говорил не раз: «Вот что главное: умение «нести себя всецело на жертву долга», как это делал Добролюбов. Вот что главное!»
Нет, Ядринцев не чувствовал теперь себя «потерпевшим кораблекрушение» — ему казалось, что за несколько последних месяцев он повзрослел и возмужал, набрался опыта больше, чем за все свои предыдущие девятнадцать лет.
Затянувшееся щаповское дело наконец разрешилось. 20 февраля 1862 года последовало новое распоряжение царя: бывшего бакалавра Щапова помиловать. Царь упорно не желал называть Щапова профессором, точно тем самым желая унизить его в глазах публики. Но более всего сам же и выглядел смешно… Он снова сделал широкий жест: «бывший бакалавр», ко всеобщему удивлению, вместо заточения в монастырь был причислен… к ведомству министерства внутренних дел, с годовым окладом в шестьсот рублей. Щапов воспринял это как оскорбление. Департаментская служба его решительно не устраивала.
Кончилось тем, что Щапов написал статью о русском управлении восемнадцатого века (далеко ли то время!), вскрыв всю его лживость и несостоятельность, высмеяв саму его систему… И вскоре ушел с казенной службы. Навсегда.
— Вы уже не служите? — спрашивали его. — Отчего так?
Он отвечал насмешливо, едко:
— Служить бы рад, прислуживаться тошно… Боже, упаси меня от такой милости!..
Потекли дни, заполненные желанным и радостным трудом. Щапов работает напряженно, просиживая иногда за письменным столом с утра до вечера. И если бы не добрейшая душа Серафим Серафимыч, он бы и о еде забывал. Но вот статья закончена, можно перевести дух. Некоторое время Щапов раздумывает, колеблется. Спрашивает Шашкова:
— А что, Серафим Серафимыч, не подарить ли мне своих «Бегунов» Достоевскому?
Шашков озадачен. Он считает, что статья Щапова «Земство и раскол. Бегуны» заслуживает внимания и других журналов, не только журнала «Время», и осторожно об этом говорит:
— Афанасий Прокофьевич, но у вас же ничего общего с Достоевским нет… Право, а почему бы, скажем, не предложить вам «Бегунов» в «Современник»? Чернышевский поддержит, он к вам очень хорошо относится. Вспомните, сколько усилий он приложил, чтобы освободить вас от ссылки в монастырь…
— Да, да, я это помню, — холодно отвечал Щапов. — И очень благодарен Чернышевскому. Но статью свою отдам Достоевскому. Так будет лучше.
Серафим обескураженно разводит руками, не понимая, почему именно так, а не иначе будет лучше. Говоря откровенно, ему обидно, что сотрудничества между Чернышевским и Щаповым не получается. Жаль, очень жаль, но ничего не поделаешь — Щапов упрям, самолюбив… Статью он все-таки отдал в журнал «Время», она появилась в десятом номере и принесла Щапову небывалый успех. Молодежь зачитывается, восхищается «Бегунами». Так много созвучных сегодняшнему времени мыслей в статье.
«Крепостное право самой черной градобойной тучей проходило по земле русской, — говорит Щапов, — по сердцам народным через все XVIII столетие, и глубоко отметился след его, даже на новых генерациях. Оно много побило, подавило умственных сил в народе, много причинило деморализации энергическому, твердому, богатырскому характеру, широкой, кипучей, богатой натуре русского народа… много испортило крови в нем. Оно отметилось не только в истории народной, не только в житейских общественных и домашних обычаях, понятиях, фамильных преданиях и народных легендах, но и в языке русском, в песне народной…»
Даже в песне! А разве песня — не суть народного характера?
Щапова ставят в один ряд с Чернышевским. Сам же Чернышевский отзывается о «Бегунах» сдержанно, с оговоркой: все бы ничего, даже вовсе было бы неплохо, если бы не привкус народничества, славянофильства, что, к сожалению, сужает взгляд на вещи живые, современные. Один из рецензентов «Современника» еще более резок:
«Есть фанатики народности, которые хотят видеть ее даже в науке, и Щапов несколько приближается к этому впечатлению…»