«Потанин вел себя на допросе вызывающе… В нем вовсе нет ни сознания, ни искры раскаяния в своем заблуждении».
Комиссия, уверенная в виновности Потанина, решила не церемониться с ним, а вести разговор прямой и жестокий. Ему объявили, что он, бывший сотник Потанин, обвиняется в распространении идей, направленных на подрыв законной власти. Он внимательно выслушал и ответил:
— Я знаю.
— Вот и прекрасно! Это освобождает нас от ненужных вопросов.
— Скажите, — тотчас обратился к Потанину штабс-капитан Фредерикс, — меня, как военного, интересует ваша статья о сибирском казачьем войске, где вы пытаетесь местное начальство, его деятельность выставить в неблагоприятном свете. Прочтя это, казаки невольно могут сделать заключение, что правительство не заботится об их благосостоянии… Этот акцент вами сделан умышленно?
— Статья опубликована в официальном «Военном вестнике», — ответил Потанин. — Что я могу еще добавить?
— Это не уменьшает вашей ответственности.
— Более того, — сказал Рыкачев, — в письме к хорунжему Шайтанову, который находится в Москве, вы убеждали последнего непременно и как можно глубже изучать законы революции и политических переворотов… Какие революции имелись вами в виду?
— Те, которые нашли свое отражение в истории… А историю знать обязан всякий образованный человек. Это я и имел в виду.
— Но ни в одной истории нет и намека на то, чтобы опыт революции изучался применительно к Сибири. А вы об этом говорите открыто. Это как понимать?
— Сибирь нельзя рассматривать вне исторической связи…
— Хорошо, об этих связях мы поговорим чуть позже. А сейчас скажите: каким образом у музыканта войскового хора урядника Михайлова оказались сочинения Бюхнера?
— Возможно, на этот вопрос сам Михайлов лучше ответит.
— А он уже ответил: Бюхнера он получил от вас. Вы не отрицаете этого?
— Нет. Но прошу оставить урядника Михайлова вне подозрений; я просил его лишь переписать сочинения Бюхнера.
— Почему именно урядника Михайлова вы об этом просили?
— У него хороший почерк.
Рыкачев прошел к столу, за которым на правах председателя сидел Пелино, открыл папку, взял какой-то листок и с усмешкой протянул Потанину:
— Вот. Можете убедиться: не такой уж хороший почерк у Михайлова, как вы утверждаете.
Потанин мельком глянул на листок, но в руки не взял.
— Эту бумагу он писал, наверное, второпях, без особого старания… и в состоянии крайнего волнения.
— А Бюхнер… зачем вам понадобилось переписывать его сочинения? — спросил Пелино. — И что это вдруг вас заинтересовал этот немецкий бунтовщик?
— Бюхнер заинтересовал меня как замечательный писатель и демократ.
— Вы и немецкую демократию решили применить к Сибири? — с усмешкой заметил штабс-капитан. — Ну, и как? Подходит?
— Демократия — не кафтан… Демократия, если она действительно демократия, одинаково применима к любой стране — будь то Россия или Германия.
— Но речь идет о Сибири.
— А я не отрываю Сибирь от России.
— Увы! Содержание прокламации, которую вы и ваши друзья распространяли, говорит обратное… Сепаратистские замыслы ваши слишком очевидны. И потом, — добавил штабс-капитан, — в прокламации вашей немало бюхнеровских мыслей. Как это у него: мир хижинам, война дворцам?..
— Не могу этого отрицать, — сказал Потанин.
Подполковник корпуса жандармов Рыкачев рапортовал генерал-губернатору Западной Сибири:
«По обстоятельству дела очевидно, что главные виновники — Потанин и Ядринцев — получили настоящее революционное направление в С.-Петербурге, где они являлись слушателями университета и откуда возвратились около 1863 года».
Изустно же, с глазу на глаз, подполковник говорил:
— Ваше высокопревосходительство, должен вам признаться. Следствие весьма усложнено одним неприятным обстоятельством: томское начальство сделало большое упущение, произведя обыск у Потанина и Ядринцева, но не арестовав их немедленно, Подписка о невыезде из города не лишила их возможности общаться друг с другом, что и делали они свободно в течение трех дней. Этого времени было достаточно, чтобы сговориться, как вести себя на следствии, как и что отвечать на вопросы. Вот к чему приводит беспечность!..