Саша обернулся и изумленно озирал новоявленного героя невесть какой войны. Тесть был фигура оригинальная, чего угодно от него приходилось ждать, но это уж выходил перебор.
— Ты знаешь сейчас чего? — голос у Петровича не просто дрожал, но как-то мелко взвизгивал, как у собаки, которую догнали и хотят забить до смерти. — Ты меня вот здесь вот пронзил... В самое сердце. Это такое, что я тебе словами не передам. Такого оскорбления я тебе не прощу. И вот тебе мой ультиматум. Или ты выгоняешь эту французскую вертихвостку к чертовой матери, или...
— Или что? — в голосе Саши громыхнуло железо.
— Или сам выметайся! — топнул ногою тесть.
На лицо капитан сейчас было страшно смотреть, хотя не было при нем пистолета и даже самых маленьких погон. Казалось, еще секунда — и Петрович, подобно птицам небесным, возьмет и вылетит в окно: так страшно должен был ударить его Саша. Но Саша не ударил, и Петрович не стал птицей, не покинул отряда приматов, остался в семействе гоминидов. Саша вздохнул пару раз, успокаиваясь, и негромко отвечал.
— Выгонять я ее не буду. Во-первых, выгонять мне ее не за что. Во-вторых — некуда. И сам я не уйду. Если кто не помнит, так я напомню: это — мой дом. Мой, понимаешь?
Петрович снова изменился в лице — второй раз за последние две минуты.
— Я все понимаю... — прошептал он. — Все я отлично понимаю. Мне по два раза повторять не надо. Я и с первого раза… Где моя зимняя шапка? Где шапка…
Он слепо рыскал по комнате. Ничего не нашел, махнул рукой.
— Черт с ней, с шапкой. Оставляю тебе. Можешь подарить ее своей зазнобе французской. Ну, как говорится, спасибо за гостеприимство, не поминайте лихом... Пошел я.
— Отец, что ты валяешь дурака? — голос у Саши был усталый. — Ну куда ты пойдешь посреди ночи?
— Вот туда и пойду... Буду на старости лет искать угол, где меня не попрекнут куском хлеба... Даст Бог, сгину где-нибудь под забором.
Тесть утер старческую слезу, предательски засевшую в уголке глаза и не желавшую выходить на свет божий.
— Ну, не дави на психику, — сказал Саша. — Давай поговорим спокойно.
— Нет. С меня хватит. А вы тут целуйтесь со своим ажаном. Предавайтесь... содомскому греху.
На шум, поднятый Петровичем, выглянула обеспокоенная Женевьев в наспех накинутом халате. Тесть зыркнул на нее злобно.
— Вон она, легка на помине. Прощай, девка. Исполать тебе. Добилась своего. Выгнала старика из дома на ночь глядя. Ноги моей здесь больше не будет. Я-то вас прощу, а вот Господь не простит. Тьфу на вас!
С этими словами Петрович вышел вон, напоследок так хлопнув дверью, что не выдержала и посыпалась штукатурка. Женевьев поглядела на Сашу вопросительно: что с Петровичем?
— Он дурак, — отвечал Саша.
— Это я знаю. Но почему он ушел?
— Обиделся — и ушел.
— А когда вернется?
Сказал, что никогда, то есть через пару часов самое позднее, отвечал Саша. Не волнуйся, Петрович по два раза в месяц из дому уходит и всегда возвращается. Но Женевьев все равно тревожилась. А если все-таки не вернется? Он же беспомощный, как дитя. На улице темно, опасно, случиться может что угодно…
Саша поморщился, сердито набросил куртку, двинул к выходу. Женевьев захотела пойти с ним. Саша покачал головой. Она настаивала.
— Да не надо тебе никуда ходить! — не выдержал он. — Сиди дома…
Она удивилась: почему ты на меня кричишь? Он смутился. Прости. Но это наше, семейное, тебе лучше не встревать.
Он открыл дверь, сказал, что сам запрет ее снаружи. Женевьев подошла, коснулась его руки.
— Пожалуйста, будь осторожен, — сказала. — В Москве ночью очень опасно... Я буду волноваться.
Не волнуйся, Женевьев. Он вернется. Он всегда возвращался.
Глава третья. Все женщины в одной
Всю ночь Женевьев снились плохие сны. Пересказывать их я не возьмусь, да и что поймет нормальный человек в снах французского ажана? Но, проснувшись наутро, Женевьев почувствовала, что в доме нехорошо. Было тихо и как-то… ужасно, что ли.
Она бесшумно поднялась, оделась, очень осторожно открыла дверь и тихо вышла из комнаты. Особенно неладно, чувствовала она, было в гостиной — там, где спал Саша.
Опасения ее подтвердились. Правда, капитан Серегин в гостиной уже не спал. Или еще не спал. Он сидел за столом с бутылкой водки, глаза его были красны, на щеках за ночь выступила щетина. Пару секунд Женевьев внимательно разглядывала капитана, потом сказала негромко:
— Доброе утро, Саша.
Он мрачно кивнул. Она хотела спросить, вернулся ли Петрович, но не стала — и так было ясно, что нет.