— Что же мы будем делать?
Не будем — буду, поправил он ее. Как это у них там в кино говорят — это моя битва. Валере же не Петрович, ему сам капитан Серегин нужен. Встретятся, потолкуют, как мужик с мужиком.
Она покачала головой: им нельзя встречаться. Валера ненавидит Сашу, он убьет его! Обманет и убьет.
— Не обманет. Это ему западло будет. По бандитским законам так поступать нельзя. У них там свой кодекс чести.
— Саша, у бандитов нет чести.
Это верно. Чести нет, а кодекс почему-то есть. Они ведь там не просто бандиты. Они — благородные разбойники.
— Я никогда не видела благородных разбойников, — сказала Женевьев.
— Потому что их не существует, — кивнул Саша. — Все сказки о благородных разбойниках придумали сами разбойники.
И пошел к выходу.
— Но у тебя даже оружия нет, — сказала она.
Хорошо, что напомнила. Он вернулся, полез в шкаф. Вообще-то пистолет следует в сейфе хранить. Не говоря уже о том, что дома вообще не положено, на работе оставлять надо, нудил внутренний дознаватель… Да где же он, собака? А, вот! Саша вытащил пистолет, проверил, заряжен ли, положил в карман. Посмотрел на девушку. Глаза какие зеленые, прямо мороз по коже...
— А можно звать тебя не Женевьев, а как-нибудь по-другому?
— Как — по-другому?
Он пожал плечами. Ну, как-нибудь на русский манер. Например, Женя.
— Женя... А что это значит?
— Женя, это... Это Евгения... То есть благородная.
— Хорошо, я согласна. Я буду благородная. Буду Женя.
Ну, и отлично. Он направился к двери — который уже раз за утро.
— Подожди, — сказала она. — Почему ты не вызовешь полицию?
— Жень, я сам — полиция.
Да, он полиция, но он один. Ему нужна помощь. Нужно позвонить в отделение ребятам.
— Нет, нельзя. Если я приду с ребятами, неизвестно, что Валера сделает с Петровичем. И потом, я слово дал. У меня тоже свой кодекс.
— Это не кодекс, а глупость.
— Сам знаю.
— Я пойду с тобой.
Нет, она не пойдет. Почему? Потому что. Улыбнулся ей, открыл дверь. От улыбки этой дрогнуло сердце, она бросилась за ним: я с тобой!
— А я сказал: нет!
Секунду они молча смотрели в глаза друг другу.
— На всякий случай, — проговорил Саша. — Если не появлюсь до вечера, там, на столе, телефон полковника, Григория Алексеевича. Позвонишь ему. Все. Я пошел.
И вышел, оставив ее совсем одну...
Глава четвертая. Страх и трепет
На улице бушевала весна. Свежий ветер, зелень на деревьях, девушки в легких платьях. Капитан с удивлением подумал, что видит весну словно в первый раз, и уже давно ничего не замечал вокруг. Вот что поцелуи с человеком делают, сказал ему тайный дознаватель, но капитан отмахнулся — не до тебя.
Ему нужно было к Валере. Сначала капитан хотел вызвать такси. Но место встречи было совсем недалеко, да и автобус уже подошел. Так на так выходило, да еще и экономия будет — и он прыгнул в салон, случайно вспугнув приютившуюся на крайнем сиденье старушку.
Старички и старушки, он заметил, в последнее время стали сильно пугливые. Увидев человека помоложе, останавливаются, сжимаются, уходят с дороги — лишь бы, не дай Бог, не вызвать неудовольствия. А что будет, если вызовут? Неужели изобьют? Или просто отпихнут в сторону, что для старого человека избиению подобно: упал, ногу сломал, очнулся — гипс. Или не очнулся. Как, откуда взялась эта дикость, Саша не понимал, а понять хотелось бы. Казалось, если поймешь, то можно будет и бороться с ней...
Между тем капитана Серегина уже ждали на пустыре. Пустырь этот с трех сторон был обнесен забором, в котором имелся небольшой самодельный проход, с четвертой стороны его глухо прикрывало трехэтажное ремесленное училище, выкрашенное в кирпично-красный цвет.
Сегодня пустырь не совсем соответствовал определению. Пусть пыльный, заброшенный, забытый человечеством — сейчас пустырь все-таки не был пуст. Прямо посреди него стояли собака и человек. Впрочем, стоило подойти поближе, как становилось ясно, что первое впечатление обманчиво. Рядом с давним знакомцем и лютым врагом капитана Валерой стояла отнюдь не собака, а далекий от всяких собак тесть Петрович. Правда, стоял он на четвереньках, понурив голову, и оттого издали его можно было принять за собаку, а Валеру, который держал его на поводке, — за человека.
— Валерий Мироныч, — говорил тесть жалобно, — Валерий Мироныч, можно я на ноги встану? Коленям твердо.
— Стой, как стоишь, Петрович, — отвечал ему Валера. — Ты у меня теперь заместо собаки.
Но Петрович заспорил — не может он быть собакой, у него ревматизм.