И в самом деле оказался пугач — черный, блестящий, красивый. Повертев его в руках, Саша смилостивился: ладно, владей. Мало ли, как дальше дело пойдет. С пугачом все-таки лучше, чем без пугача. Главное, не нервничать без особой нужды и не пугачить из него налево и направо.
— Какие нервы, я же полицейский, — напомнила Женевьев. — У меня подготовка, я даже террористов могу ловить.
Насчет террористов капитан ничего не скажет, ловите сколько влезет, а вот в историю с Валерой впуталась она совершенно напрасно. Раньше Валера мстил ему одному, а теперь и за Женевьев возьмется. Да, да, он знает, что она не боится. Зато он боится — за нее. Сидела бы дома, и ничего бы не случилось.
— Если бы я дома сидела, он бы тебя убил...
Саша только плечами пожал: ну, и убил бы. У них профессия такая, время от времени убивают. А, может, и не убил бы — кому он, капитан, вообще нужен?
— Мне нужен.
Она сказала это так серьезно, что Саша поежился. О господи, как же все неуклюже… Капитан отвел взгляд, заговорил, не глядя на нее. Жень, сказал, ты хорошая девчонка и очень мне нравишься. Только весь этот праздник жизни плохо кончится. Ты молодая красивая иностранка, а я — бедный никчемный лузер. Понимаешь, о чем я говорю?
— Понимаю, — сказала Женевьев, наморщила лоб, вспоминая. — Лузер... Как это по-вашему? Это... Это... Вспомнила! Лох помятый.
Нет, ну помятый — это уже перебор... Хотя кто его знает. Может, и не перебор никакой. Может, так оно и есть. Лохом помятым родился, лохом и помрешь, хихикнул внутренний дознаватель.
Но у Женевьев на этот счет имелось свое мнение.
— Саша, ты совсем не лох. Ты полицейский, ты офицер. Страна должна тобой гордиться. И не только страна. Я тобой горжусь, Петрович, и даже товарищ полковник тобой гордятся.
Полковник гордится? А он-то откуда взялся в этом парадном ряду?
— Он считает, что ты — лучший офицер среди его подчиненных.
Даже так? Чего же он это капитану ни разу не сказал? А он и ее просил не говорить, Чтобы Саша не загордился.
Капитан только засмеялся невесело. Не загордился — это хорошо, это смешно. Ему, правда, одно неясно. Если он, Саша, такой блестящий профессионал, почему же до сих пор в капитанах ходит? В его годы остальные давно майоры, а то и подполковники. А у него все один просвет на погоне. Почему?
Женевьев знала, почему.
— Потому что ты блестящий, но ненадежный. Потому что ты проявляешь слабость. Потому что ты выпиваешь — вот почему!
Так, дожили… Сейчас ажан французский будет учить его трезвости. Лекции о вреде этилового спирта читать — в разведенном и природном состоянии. Да что она о нем знает, в конце-то концов, чтобы так с ним разговаривать?
Она, как выяснилось, знала о нем практически все. Знала, что у него ушла жена, которую он любил. Знала, что хотел умереть, но его спасли. Знала, что когда-то он был самым перспективным офицером в управлении. Знала, что жизнь очень несправедлива. Но он мужчина. Он человек. Он должен был найти в себе силы и жить дальше. Но вместо этого он проявил слабость. Он специально пошел к Валере. Капитан думал, что тот может его убить и тогда все кончится. Или она не права? Ну, пусть ответит — она не права?!
Саша вздохнул. Он ответит. В другой раз. А сейчас надо выходить — их остановка…
До дома дошли молча. Так же молча поднялись в лифте, позвонили в дверь. Там отозвались не сразу, пришлось звонить снова. Капитан хотел уже вытащить ключи, но тут из-за двери раздался дрожащий от страха голос Петровича:
— Кто там?
— Открывай, свои, — сурово пробасил Саша, подмигнув Женевьев.
— Какие еще свои?! — недоверчиво заблеял Петрович. — Свои все в ресторанах сидят, водочку пьют, по домам одни чужие ходят. Кто, говорю, там?! Сейчас полицию вызову, мать ее так!
Капитан махнул рукой: ну его ко псам, шуток не понимает.
— Здесь полиция, Петрович! Открывай. Это мы, я и Женька.
— Сашка, ты, что ли? — Петрович все еще не верил, видно, мысленно он капитана уже похоронил.
— Нет, папа римский пришел тебя проведать, — начал злиться Саша. — Открывай!
Тут и Женевьев подала голос, окончательно развеяв все сомнения тестя. Щелкнул замок в двери, тесть запричитал:
— Живы... Здоровы... Миленькие вы мои... Родненькие вы мои. Уж и не чаял вас увидеть. Дайте, я вас расцелую…