— Скорее, чтобы скрыть себя, а не открыть для Свена Марио. «Уж бог так судил». Так если он рассудит, Свен переориентируется и без моей помощи. Снова развить старую фантазию — Свена, обретающего себя и предающегося в руки Марио, — будет трудно, очень трудно. Нужно время, чтобы утихла боль, чтобы то, что режет, затупилось, чтобы я сама отошла и от этих новостей, и от этой усталости, и от этой опустошённости. Но уже что-то меняется: ведь не реву я сегодня так, как вчера. Ведь смогла же я, пусть на бумаге, а не в полёте, нарисовать эту свечу, зажигаемую дыханием Марио. Это только начало, исходная позиция, но хоть это у меня снова есть. Нужно время, нужна суета и нужна возможность постепенного забытья в ней. Нужно время, чтобы, отдалив случившееся, элементарным оптическим обманом уменьшить его значимость. Я смогу, мама?
— Если Санта Крус перестанет грустить. Но где же твоя прекрасная грудь?
— А, обрюхатили бы меня раза два, и родила бы я каких-нибудь ублюдков — всё равно ничего бы не осталось. А так её разобрали по частям Сенна, Иванишевич и Ханнавальд. Прекрасная компания.
В этот день Джина не ревела и на рассвете, раскладывая карты на Свена, не сжималась ни от ревности, ни от злобы.
«Как странно, — думала она на следующий день, оторвавшись от машинки. — Ферреро в четвертьфинале обыграл Надаля 7: 6, 7: 6. Когда это было в последний раз? Да вообще такого никогда не было. Стоило мне приняться воссоздавать на бумаге любовь Марио и Филиппа, окунуться опять в 2002 год, встать за вашими спинами у окна — и нынешняя боль отошла от меня. Свен не пытает меня теперь, не душит своей реальностью. Я плыву в прежней сказке. Как легко и невыразимо прекрасно без тебя! Может, именно здесь и пролегает граница между рукой бога и моей свободной волей? Вернись к прошлым очарованиям — и они захватят тебя и понесут, как встарь. Сумей просидеть полчаса без сигареты и без телевизора — и волшебство твоей фантазии сметёт нынешние беды. Останься с теми мечтами, с 2002 годом навсегда — и мрак рассеется. Пусть Свен остаётся со своей бедой и предлагает кому угодно лечить его — какое мне дело до этого, если я всё ещё глажу и глажу себя по щеке. Моя свободная воля освобождает меня на этот миг — я теперь Марио и Филипп в ожидании свершения. Жаль, что через несколько часов 2002 год вступит в декабрь. Придётся пройти через это, но, может, когда-нибудь я играючи смогу перескакивать в желанные приделы!»
Наталья Леонидовна торжествовала. Джина записывала победный марш Ферреро, впрочем, особо не надеявшись, что он завершится таким же победным финалом с Роддиком, и ждала очередную игру «Баварии», да поругивала барахливший видяшник. Это была её реальная жизнь. Такую мелочь, как просьбы Романа и интерес Алекса, она не рассматривала и абсолютно не интересовалась испытующим взглядом Лолиты, усиленно соображавшей, что происходит с дочерью хозяйки и чему посвящено растущее количество испечатанной бумаги на письменном столе.
В первой воображаемой жизни Джина давным-давно закончила свою книгу «Заложница» и запустила её (конечно, временно) в интернет. Книгу с таким же успехом можно было окрестить «Псишкой» или «Окурком» — куда девалось романтическое «Под чужой звездой», что предназначалось памяти о Тарантини, Сенне и Иванишевиче, да так и заглохло незавершённым в дебрях мрачного рассудка! Вскорости сей грандиозный опус выдрали из интернета и издали по старинке в привычном виде. В библиотеке замка Джины она заняла своё место между Достоевским и Толстым, и тут началось самое интересное.
К Джине приехала группа журналистов с «EuroNews» снимать сюжет для программы «Le mag» о «Заложнице». Это же так интересно! Джина, занимавшаяся шоколадом, тряпками и смазливыми мальчишками, написала нечто из ряда вон выходящее! В начале сего сюжета Иванишевич бросил как бы походя: «В своём фильме она изобразила одну тысячную того, что представляла; в книге описала одну сотую того, о чём думала, но если когда-нибудь там (здесь Горан устремил гордый взгляд в небо) кому-нибудь удастся снять в масштабе 1: 1 все извивы её сознания и явить это остальным, то Свен будет горько оплакивать то, что ему было предназначено и что он так глупо отверг». — «Что же это может быть?» — «Спросите у Гриньяни».
(Гриньяни, который лет пять тому назад попросил Джину придумать несколько строк для его будущих композиций, услышал от Джины примерно следующее: «Оставь её в покое: ты потерял её раньше, чем она тебя нашла. Не кори её за измену: она никогда тебе не принадлежала. Не пытайся сделать её благополучной: она вообще не живёт на земле, изначально предназначенная раю с адом, но и после смерти не ищи её ни там, ни там: она будет в своих обителях. Оставь её, ибо, даже пребывая в твоих объятиях, она будет отдана своим мечтам. Войди в лабиринт её иллюзий — только тогда ты обретёшь её…»)