АГОНИЯ. Глава 5
— У него слишком белая кожа. Он обгорит, — пробормотал Свен, и только тут до него дошло, что случилось. Джина живая — и она встала перед ним на экране, Джина страдает — и её страдание вылилось в книгу, она хочет утешиться — и она пыталась сделать это, уйдя в иллюзию, но не смогла, он должен что-то сделать — он должен прочитать эту книгу, но как он это сделает, если нет ни книги, ни перевода? Ханни бросился к компьютеру, но интернет безмолвствовал, только коротенькие сообщения о состоявшемся событии скользили перед его глазами. Где это найти? Пальцы дрожали, клавиатура расплывалась в его глазах. Есть редакции, какие-то редакции, в которых должны быть об этом осведомлены, и в интернете должны быть их адреса и телефоны, хоть это он сможет найти? Да, нашёл, теперь надо загнать их в память мобильника, так как звонить здесь, сейчас под бдительным оком Надин он не может. Значит, бежать из дому. Куда? Всё равно — в какой-нибудь мотель, только чтобы остаться одному и, наконец, решить, узнать и достать. Ханни бросился к машине. «Где-то теперь тарелка с ложкой? Где-то теперь тарелка с ложкой?» — стучало в воспалённом мозгу. А, вот и какой-то мотель, довольно омерзительный на вид, наверное, здесь будет малолюдно. Вход, номер, телефон. Звонок. Редакция? Издательство? Какая разница — он обзвонит всех.
— В России на прошлой неделе вышла в свет книга «Заложница» Джины Ив… Монини. Вы собираетесь предлагать читателям её перевод?
— Так быстро? Вы представляете, что для этого должно произойти?
— Что именно?
— Во-первых, должно быть принято решение о переводе. Во-вторых, должен быть найден высококлассный специалист: книга насыщена сложными фразами и фрагментами, понятными только русскому уху. Первоначальный вариант должен подвергнуться редакции, сведению с оригиналом и цензурному просмотру.
— А свобода слова?
— Её все понимают по-разному. И только потом, когда все формальные и неформальные стороны будут улажены, книга поступит в набор.
— Хоть в этом году это будет?
— Года через три, скорее всего. Общественное мнение ещё не изучено. Мы не можем полагаться на русский национальный интерес.
— Извините за беспокойство.
— Всего доброго.
Провал. Что делать? Звонить Джине? Она не ответит. Позвонить Роке? Он с этим не свяжется, у него свои заботы, он в последнее время и так грустный. А, может, это тоже из-за меня? А, может, во всём изначально был виноват я? И мой уход лёг крестом на плечи тысяч людей? Как же объяснить им, что я не хотел, что это не я, а провидение? Я сижу в мерзком номере. Я живу в мерзкой жизни. Я никогда, никогда, никогда этого не хотел. И всё-таки был к этому приведён. Рука бога. И она же на челе Джины. И Марио. Что ты написала? Что ты воспевала? Что ты оплакивала? Я знаю, но как ты рыдала над этим? КАК? Можно достать оригинал, но я ничего не пойму. Может, кто-то, кто понял, мне скажет? Кто ты? Где ты? Отзовись! Верни мне прошлое!
— Алло, это Вольфганг Штайерт? Это Свен Ханнавальд говорит. Как ваши дела?
— Потихоньку. Тебя можно поздравить с новорождённым?
— Спасибо.
— И чем ты ещё занимаешься?
— Обозреваю пропасть между прошлым и настоящим. Чем дальше обозреваю, тем сильнее контраст, тем глубже пропасть. Бреду в бреду, и каждый прожитый день тут же осыпается и увеличивает разрыв.
— Ты что, уже прочитал «Заложницу»?
— Что?!
— Там написано то же самое, только более эмоционально.
— Я не представлял, что… Нет, я не читал.
— В таком случае вы едины на небесах. Так не забывай, звони почаще.
Ханни бросил мобильник на стол.
Да, Джина вынесла ему приговор, который он себе подписал заранее. Или вынесла приговор, который он не подписывал и о котором не думал, но который магической силой Джины, её любовью и ревностью осенил его чело и накрепко засел в мозгу. Рыдал ли он отчаянно в тёмном номере или тупо смотрел перед собой отсутствовавшим взглядом? Джина лениво курила. В первой воображаемой жизни всё было так. Она его казнила, но не была повинна в этом. В этом был виноват Ханни, самый настоящий, реальнейший Свен Ханнавальд, который своей настоящей, реальнейшей жизнью вызывал такую воображаемую в сознании Джины. Разве три недели назад она была к нему так немилосердна? Она просто напряжённо соображала, появится ли Ханни или нет в качестве комментатора на трансляции летней сессии, собственно, её немецкого этапа, на ARD. Если бы он не появился, к чему она была готова, она ждала бы дальше. Он прижимал бы её к груди и задумчиво смотрел далеко-далеко, устремлённый в закрытый ныне мир. Он знал бы, что недоступность этого мира вселяет в Джину едва ли не больше тоски, чем в него самого. Ещё бы! Джина теряла наслаждение, когда он — желание с потом и кровью пополам без малейшей уверенности в том, что оно закончится наслаждением. Свен машинально бы гладил её по волосам, лившимся между пальцев, ласкавшим запястье, рассыпавшимся по предплечью, и так же, как эти волосы его руку, его душу переполняло бы острое, чисто женское чувство сострадания к ней. Джина улетала бы на небеса от угодного ей издания Ханни в своём сознании, и в этом полёте забывалось бы даже отсутствие реального, его собственного. А рядом бы сидел Марио и терпеливо ждал, когда Джина отклеится от Ханни, и, не дождавшись этого, собирал бы её волосы, наматывая их себе на руку, тянул бы Джину за её хвост, а она хохотала бы и убегала, бросив «lasciami stare», и Марио со Свеном доказывали бы своё участие друг к другу гораздо более определённым способом, и так бы тянулась, и тянулась, и тянулась эта воображаемая жизнь. Не в гордыне своей творила Джина Марио и Свена по образу и подобию своему, не от дефицита информации увешивала их нежными чувствами, не в скуке бездеятельной жизни скрещивала их иллюзорные дороги. Зачем Сенна вылетал из «Тамбурелло», когда мог ехать по прямой дороге с более высокой скоростью? Зачем Ханнавальд надевал лыжи и прыгал с трамплина, когда мог сесть в самолёт и полететь выше, дальше и безопаснее? Один разбился, второй только с четвёртого раза выиграл Уимблдон, третий попал в больницу и выбыл на гораздо более печальной ноте, чем остальные. И всё это видела Джина. И бежала она в 2001 году в итальянскую музыку и музыку вообще, где поражения выражаются только неудавшимися песнями, меньшим количеством проданных дисков и напряжённым поиском новых мелодий, сознательно, и в её мечтах и Марио, и Филипп не имели поначалу к спорту никакого отношения, да только крах и уход, растянувшиеся на три года, снова нагнали её, и снова она бежала в иллюзии без спорта, спасавшись от грозного призрака окончательного финала — ухода Санта Круса. Потому-то она так упорно бежала в свои миры, потому-то так горько пеняла Ханни за то, что он их рушил, потому-то она так ненавидела его реальность и всю правду, встававшую перед ней потерей и горем в прошлом, будущем и настоящем. Звавшая полгода назад беды Свена на свою голову, только бы ему было легче, Джина теперь едва ли не злорадствовала, кидая карты на Ханни, если в трёх раскладах подряд выходили весы — сомнения.