Жизнь Свена Ханнавальда била ключом. После весов (сомнений) трижды вышла молния (скандал). «А что? Всё логично», — думала Джина, собирая карты. И ловила себя на мысли о том, что принимает дела Свена, пусть и вышедшие на картах, ближе к сердцу, чем свои собственные. У неё, например, выходило дерево. Её кто-то ждал. Но она прекрасно знала, что её ждёт Роман, к которому она относилась примерно так же, как Ханни — к ней самой. Потом вышел нож — моральный удар. И это прогнозируемо. Завтра она пойдёт в интернет-клуб и ничего в смысле ответов на свои e-mail’ы не обнаружит. Ханни же становился ей ближе, пусть и на картах, пусть и возможным враньём. Она попала в петлю третьей воображаемой жизни — гаданий и предсказаний. И это логично. Реальности нет, так пусть взамен играют карты. Четверг, 24 августа. «Kick off» по «DW». Санта Крус в компании празднует очередной чемпионский титул «Баварии». Это было в мае, и, конечно, она записала. Запишет ещё раз. Видяшник барахлит, бляха-муха. «Бавария» в одной группе с «Интером», «Спортингом» и «Спартаком». Твоя красота несравненна. Увидеть бы тебя по горячим следам и не таким грустным, как в прошлых играх. Ты спасал меня и в августе 2005 года. Как ты добр ко мне, Роке… Как хорошо, что у него вышла молния. Как это всё последовательно. Сначала сомневался, потом скандалил. Пусть тут, на моём столе. И Ханни, сидевший на её столе, развеселил Джину. Он тащил её за волосы и лупил по щекам, а она орала: «Всё равно Санта Крус в тысячу раз красивей. Но I will always love you!» Кто это орал? Тёрнер, Хьюстон? А, какое дело… Как это всё логично и уравновешенно! У неё отняли реальность — она вспомнила то, чем пять лет не занималась. И ведь это может, к тому же, оказаться правдой… Получай же свой скандал! Джина даже была рада, хоть сознавала, как это всё мелочно. А то, что ей валится нож… Да мало ли ножей в неё втыкали! Одним больше — какая разница… Она всё дальше и всё беззаботней уходила в очередную выдумку, и жизнь как таковая удалялась от неё и сама становилась призраком, лёгкой дымкой на горизонте, знаком вопроса в конце непонятной фразы. На стол ложились карты и исписанные листы; они были понятны, в них легче было ориентироваться, но с каким самозабвением она отдала бы всё за то, чтобы один раз прижаться губами к его шее!..
На рассвете по Логинску, в 03.30 по Берлину Джина записала великолепного Санта Круса и легла спать от «Bundesliga Kick off!» до «Mittagsmagazin». Поспать ей, однако, не удалось: к девяти утра в соседнем доме подняли невообразимый шум в связи с начавшимся ремонтом. «Вечно поспать не дают хорошим людям», — ворчала Джина, садившись в постели, и предваряла сии слова гораздо более крепкими. После очередной сигареты делать было нечего: сон прошёл, телевизор пришёл, можно было смотреть очередной повтор «Kick off» (передачу крутили через три часа в течение суток, поочерёдно с немецким и английским комментариями). Запись повтора. Сигареты. Карты. Сигарета. Чай. Постель. Хоть бы отключиться от этих трескотни и стука, даже страдать людям спокойно не дают. Итак, Джина ничего не слышит. Марио вошёл в дом Свена.
Минуло всего несколько дней с того момента, когда Марио причудливым зигзагом судьбы, волею бога, политическим раскладом наверху, нелепым пограничным конфликтом, а более всего — произволом Джины — был доставлен в дом родителей Ханни, где ему предстояло работать. Ещё не стёрлись в памяти программа ARD на 5 августа 2006 года, первый раз БЕЗ, желание убежать от этого «без» всё равно куда, только бы подальше, бесцельное шатание по улицам без документов, обстоятельства глупого задержания и стремительный прогон поезда в эту чужую холодную страну из, пусть и нищей, и мерзкой, но всё-таки своей. Но не это, не стремительность низвержения из беспечности былой жизни в кошмар нынешней реальности, не отсутствие Филиппа, не изменение программы на ARD ранили его так, как воспоминание о Джине. Когда он представлял это несчастное создание, метавшееся во всемерности своих потерь, ужас его настоящего отходил дальше. Людям вообще свойственно принимать ближе к сердцу наиболее далёкое; вывел ли это Цезарь из обзора древнегреческой мифологии или пророчествовал о месте прописки главы христианства — вопрос частный. Мысли о Джине не оставляли Марио. Конечно, он держал в голове и сотни других рассуждений, а в сердце — сотни других воспоминаний и ощущений, но сквозь желание броситься на своих будущих хозяев и убить их, а потом поджечь их дом, сквозь думы о том, за что его наказал господь бог, сквозь память о жарких ночах в постели с Филиппом красной нитью проходил образ Джины. Что-то она теперь делает? Она же ничего не знает, ни о чём не может догадываться. У неё отняли всё, даже меня, и это — единственное, что наполняет её душу. Если бы он мог заслонить её своим телом от всех бедствий, с какой радостью он бы это сделал! А вместо этого он должен на кого-то работать, гнуть спину с утра до вечера, да ещё тем же самым вредить своей стране! Он убьёт их в первую же ночь, пока не знает как, но обязательно это сделает. Бедная Джина! А если она почувствует, что после этого ему останется только самоубийство, он же не сможет убежать, да и куда он убежит без документов? Но если он ничего не сделает, не отомстит и примирится с создавшимся положением, то как ему отсюда выбраться, если ситуация законсервируется на несколько лет? Филипп, родной, я знаю и помню твоё тело. Ты-то утешишься без меня быстрее, хоть я этого и не хочу. Нет, хочу, ты же ни в чём не виноват. Что тебе ещё остаётся? Бедная Джина… Что бы она сказала, выслушав Марио? Никогда не делай того, что приходит в голову прежде всего — это может быть ошибкой. Всегда помни о том, что ситуацию создают не люди. Это делает бог. Поэтому не требуй от людей изменить эту самую ситуацию. Они не вольны. Это сделает бог, если захочет. Поэтому прими всё как есть и уповай на высшую власть. Столько, сколько сможешь. Крайние меры можно принять в любой момент, но после них у тебя уже не будет решений. И он принял. ПОКА. И он узнал фамилию хозяев из случайного телефонного разговора. И понял, почему лицо женщины показалось ему таким знакомым. Ханни здесь больше не живёт. Дом, о котором он мечтал, очевидно, построен, а Марио здесь, так близко, в этом идиотском положении. Он так хотел быть ближе к нему! Он так хотел убедить его в том, что ничего никогда не кончается, и даже смерть — это загадка с непознанным продолжением, и крышка гроба — это не крышка, венчающая конец, а дверь в новый мир. Раньше-то Марио хотел убедить Свена в том, что он может вернуться. Теперь ему осталось лишь уговаривать его, чтобы он меньше страдал. Но кого уговаривать? Марио — здесь, Свен — неизвестно где, хоть и близко, и всё это может быть только простым совпадением фамилий, а лицо матери… Да мало ли похожих лиц на свете! И Марио, прежде бунтовавший, хотя и мысленно, влачил своё жалкое существование безропотно, думая в основном о Джине, в то время как мать Ханни старалась понять, за что же судьба низвергнула это чудо красоты в омут покорности и безнадёжья. Это положение продолжалось до того, пока Марио не послали в дом сына.