— Откуда я знаю? Может, я о нём меньше информирована — вот и сочиняю больше. Может, он, в тысячу раз красивее, соответственно раскручивает воображение? Странно. Сколько это длилось в мозгах? Час, от силы полтора. А распечатываешь целый день. Кстати, «h»-то в итальянском немая, может, там не «dei» перед «HIM», — но мать не интересовало, что там «перед «HIM».
— Сознание у тебя летает быстрее, чем рука. Ты так странно и легко, отталкиваясь от реальности, навешиваешь на неё угодные тебе одежды! Но противоречия бытия и сознания — это тема №2. №1 — поиск границы между рукой бога и свободной волей человека.
— Это можно продолжать до бесконечности. Например, ответственность каждого за всё. Последнего Меровинга низложили в 751 году. Разве бы он докатился до этого, не имей в предках таких тварей? А ведь Хлодвига l канонизировала церковь, потому что в 496 году он со своей дружиной первым на территории нынешней Франции принял христианство. Велика заслуга — принять христианство, породив при этом четырёх чудовищ, которые после плодились в том же качестве. Кто здесь виноват? Первый Меровей, который по другим источникам был Фарамондом, Карл Великий, папа римский? Их тоже кто-то породил. Обстоятельства? Они вытекали из предыдущих.
— В таком случае — весь мир. Не обвинишь же ты бога в том, что человек, прикрываясь его именем, возложил венец святости на чело преступника. Хоть и действовал, возможно, во славу веры.
— Во славу веры творилось столько грехов, что личная выгода здесь тоже присутствовала. Весь мир виноват — это мне более по душе. Это значит — и каждый, взятый отдельно, и каждый, взятый в связи с остальными. Человек ли, событие, момент… Каждый. И весь мир. Но мир создал бог, а?
— Возможно, его фантазия разбежалась так же, как твоя вчерашняя, и его возлюбленные дети вышли из-под контроля.
— Спасибо за комплимент. Итак, ответственность всего за всё — №3. Между прочим, тогда в прыжках Ханни есть и доля моего участия.
— Скорее, в победе Иванишевича в 2001 году. За несколько дней до неё, после поражения Горана от Хьюитта в каком-то крохотном турнире, наверное, только ты одна на всём свете орала: «Он играет лучше всех!»
— Орала, орала…
Джина грустила. Шла суббота. После пятничного утреннего фейерверка в последующую ночь ничего не повторилось, и на прошлые иллюзии она не смогла выйти. Мало того: за пару часов до приведённого выше разговора, вспоминая декабрьские сполохи, сорванные, казалось, с его настоящей жизни, Джина закрыла глаза. Она ничего не ждала, зная, что не увидит его. Два-три бессвязных образа, даже не образа, — так, размытых неясных силуэта — промелькнули в голове. Потом появилась женщина, которая Джине сразу не понравилась. Заострённые черты лица, тонкие накрашенные губы, волосы в мелких локонах химической завивки, прежде к тому же и обесцвеченные, целомудренное по фасону, но легкомысленное по узору ткани платье, общая сухощавость — всё это накладывалось на сорокапяти-пятидесятипятилетний возраст. Она не смотрела на Джину, стоявшую в дверях, но показывала ей будильник в своих руках. Прошла мимо кровати и исчезла, растворилась сразу, будто её и не было. Появившаяся из небытия и растворившаяся в нём же. Джина открыла глаза. Всё было ясно. Эта женщина, уже не молодая, но ещё молодившаяся, была судьбой. Она проходила мимо её кровати, места обычного пребывания, как проходили в жизни все герои — не затрагивая Джину лично, давая только возможность созерцать. Женщина не взяла будильник со стола, где он обычно стоял. С самого начала он уже был у неё в руках. То, что Джина естественно считала своим, ей никогда не принадлежало. Не сказав ни слова, не спросив её, чужая рука унесла её время, будто его и не было никогда. Всё было ясно. Её, исторгнутую в жизнь без её ведома, без её согласия, снабдили будильником, как бы что-то презентовав. Она прожила что-то или сколько-то, якобы имея нечто, надеясь на будущее, вспоминая о прошлом, но всё это было только игрой воображения и самообманом. И чужой, неприятный образ, который ей пришлось принять — ведь он был её судьбой! — заведомо без симпатии, в один момент, устав казнить Джину несвершением, неисповедимостью, невозможностью, просто унёс её время. У неё ничего не было. Ни прошлого, ни настоящего, ни будущего. Ни сил, ни надежд, ни любви. Где-то там, далеко позади, на широкой дороге, залитой летним днём и лёгким вином, не было мрака и опустошённости. Но и та дорога оказалась иллюзией. Джина не шла. Ей некуда и некогда было идти. У неё не было ничего. Ни жизни, ни времени. Холодная мгла предстоявшей зимы топила с головой, и несколько цветных кадров, оставшихся в её комнате, по существу, тоже давно были унесены отсюда. Она так долго пыталась убедить себя в том, что не знает, как пишется слово «безысходность»… Он. Тьма. Пустота. Боль. Он.