Забыв, что у неё такие крохотные ручки, Джина отчаянно пыталась разобрать завалы, под которыми было похоронено её основное «я», разбить саркофаги, разнести склепы, извлечь на свет божий драгоценных мертвецов и вдохнуть в них жизнь. Ничего не получалось. Как она ни всматривалась, как она ни звала, как она ни сжимала кулаки. Я должна вспомнить. Я должна вспомнить. Успеть вспомнить. Какой-то дурацкий фильм. Я должна вспомнить. Была любовь, была надежда, было желание. Вспомнить, вспомнить. Это ведь были не крохотные островки — целые миры — и ни клочка теперь, даже в памяти… Марио, Марио, помоги мне. Я ведь любила вас всех — и за вас, и за себя. Ты был таким, каким был Санта Крус в мае 2003, когда давал интервью по «EuroSportNews». Ветерок чуть шевелит волосы, разворот головы, огромные глаза. Неизмеримая, сверхъестественная красота. Волосы откидываются ветром. Разметались на белом полотне. Я вижу тебя со спины. Ты спишь. Твоя голова так доверчиво покоится на подушке. В постели Свена. Вот оно. Наконец-то…
Чего Джине стоило извлечь эту первую картину! Сколько усилий ей пришлось приложить, чтобы оживить другую, где они сидели в машине! Уходивший день тонул в наступавшей темноте, тихая улочка дремала, обнимая маленькую православную церковь, машина Свена стояла неподалёку от перекрёстка, он сидел за рулём, справа находился Марио. Образ. Всеми помыслами своими, движением руки, немым призывом во взгляде Свен молил Марио не уклониться от прикосновения его губ. Чувство. И ответ был дан, и неслись они в вечности без конца и без края, переливавшейся в зрачках Джины. Эмоция. Я вспомню всё. И голову Ханни, склонившуюся к твоему плечу, когда ты решал задачки для сестры Суски, и заброшенный мотель на окраине города, и тот вопрос, ответ на который не знал никто. Кто выиграет четвёртый этап Турне четырёх трамплинов сезона 2004-2005? — А кто выиграл предыдущие три? — Ахонен. — Тогда не он. — Почему? — Это ваша вотчина. И как рыдала она от счастья, когда второй большой шлем не состоялся! И как смотрел Свен на это вблизи! И с каким блаженством разыгрывала она ночью их диалог!
Мне удалось спастись. Они не просто явили мне свои лица и свои мысли. Я воспроизвела и бешеный стук сердца Ханни при томительно медленном развороте к нему губ Марио, и сумасшедшие рывки сознания, балансирующего между «да» и «нет», и вечно юную надежду услышать «да», и блаженство забвения тех поражений в этом, самом главном, которое он с такой радостью складывал к ногам Марио. Смертельно уставшая, я и сама легко и спокойно целовалась с ним, отметая новые обстоятельства, словно их и не было вовсе. Я впервые не захотела принимать на себя твою боль, и вот к чему это привело. Прости, но и завтра я займусь тем же. Может, мы действительно связаны? На нас выпала одна радость, нас поразила одна боль, и я тянула её на себя, пока могла… Я не соображаю теперь, кто кого больше любит: я тебя или я Марио, Марио тебя или ты его. В прошлых фантазиях забываются нынешние беды, воображаемая любовь топит действительную, в завтрашнем дне полнее встанут вчерашние иллюзии. Умом Россию не понять…
Гибельный восторг захватывал сердце Джины на этом пике сумасшествия. Она никогда не выходила ещё на такую степень безумия. Сладчайшим нектаром казалась ей дикость разброда, и пила она его ненасытнее, чем курила, отрываясь лишь для того, чтобы попытаться прозреть будущее. Почти три месяца оставалось до начала зимней сессии; каналы ARD, ZDF и RTL могли закрыть, трансляции в случае незакрытия — скомкать или убрать вовсе; если же и это не состоится, вряд ли Ханни появится на них в качестве комментатора, учитывая ужасающее падение популярности прыжков после его ухода. Нормально мысливший человек определил бы появление Ханни как нулевое, непоявление — как 100%-ное, но Джина никогда не была нормальной. Она второй раз явила свою свободную волю, изменив 100 на 99,99. И эта одна сотая процента держала её на плаву, уводя от омута, убирая петлю и закрывая газовый вентиль. Такую мелочь, как попытку найти сайт Ханни и отправить туда, либо на другие спортивные сайты очередное послание, она практически не принимала во внимание. Иногда трезвея и понимая, как ничтожна одна сотая, она ясно представляла суицид, но в том состоянии, в котором она была, любое убийство было благом. Она желала смерти своему самому драгоценному, и думы о гибели в результате несчастного случая светлой надеждой окончательного решения всех вопросов и избавления от страдания по поводу неминуемого ухода Санта Круса вставали в закате уходившего лета. Крохотная надежда на будущее и полная мешанина во всём остальном. Джина достигла желаемого: она снова попала в своё стабильное состояние, в котором находилась до августа 2006 года. Сегодня она почти счастлива этим; завтра она будет безутешно рыдать по той же причине.