— Тьфу, какая гадость, — увы, Роман был тривиальным извращенцем: его больше интересовала какая-то Джина, а не сам Свен Ханнавальд. Бродят же по земле такие олухи! — Там много ещё чего было. Ну, enter, мышка. И какой-то текст идёт, вроде насчёт того, как на этот сайт что-то отправить. Но я не понимаю, это тебе самой надо прочитать, ты поймёшь…
— «.com» или «.de»?
— «.com».
В тот день Джина напечатала всего несколько строчек, хотя обычно изливалась на нескольких страницах. Только вчера она освободилась от навязанной самою собой на саму себя необходимости делать или пытаться делать что-то. Только вчера она решила: никаких посланий, хватит глупостей. Она подождёт до конца ноября, до начала зимней сессии. Если его не будет, возможно, в следующем году что-то напишет, а ещё лучше — только предположит это сделать. Но сегодня прямые светлые волосы не выходили из головы. Ей нужно было вложить и свою лепту, ей нужно, чтобы и её рука оставалась простёртой в страстном безответном призыве… Завтра она поедет в центр, всё равно надо пойти в банк: дома ни копейки денег. А оттуда — в интернет-клуб. Надо всё-таки купить компьютер. Нет, не надо. Уже насмотрелась телевизора. Она сделает это завтра. И Джина в груде наваленных на стол бумаг нашла слегка поизмятый и немного пожелтевший листок. Сухими глазами смотрела она на свою истрёпанную любовь, исправляя «полгода» на «семь с половиной месяцев». Она снова считала…
Но на следующий день Джина ничего не смогла сделать. Она не спала ночь: по «EuroSport» не передали программу, трансляции начали раньше с мотогонок, футбола не было. Господи, теперь повтор. Будет «Бавария» или не будет? Поспать можно всего сорок пять минут. Двенадцать часов, час, два… Нет. Ладно, теперь в банк. Она уже ничего не успеет, это ясно: в пятом часу «Mittagsmagazin» со спортивным обзором. Джина возвращалась из банка. Она сделает это завтра. Теперь размен. В голове шумело, правое ухо было заложено, напоминая необычно холодную весну 2002 года, тот ветреный день в середине апреля, когда Джина, обозлясь в первую очередь на свою убогость, не накинула капюшон на голову, видя шедших вокруг людей, ни на одном из которых головного убора не было. Этот гордый порыв закончился простуженным ухом, которое при сильном напряжении или в сильную жару давало себя знать. При сильном напряжении. Что она сделала? Полчаса прошла по улице. Это сильное напряжение. Если бы об этом знал… Но он не узнает. Проехала какая-то машина. Надпись «Deutsche rot Kreuz». Да, это машина для неё и за ней. В Германии ей бы вылечили это идиотское ухо. «Нас посадят в одну камеру», — шутил Олег, пребывая в игривом настроении. В одну палату, и не с тобой. Впрочем, она уже там побывала. Её выперли. Он не вернулся. А зачем ему возвращаться? Для неё? Ему и без этого хорошо. Посмотри на свои руки. Как резко обозначались вены от стука на машинке. Но он об этом не узнает. Он не узнает, что после бессонной ночи ввалились веки, он не узнает, что, когда она раздевается, в первую очередь бросаются в глаза выступающие рёбра, а не изгиб талии, а когда она умрёт, ей не нужно будет совать ему под нос свою фотографию двадцатилетней давности, где она была красивой, полногрудой и пухлогубой. И даже если разверзнутся небеса, и с них сойдёт Иисус Христос, и Свен Ханнавальд приедет в их захудалый городишко, ей не обвить своей рукой его шею и не запечатлеть поцелуй на его щеке. Щёк нет, а если есть, то она не дотянется, потому что уже не может ходить на каблуках, и он не разглядит, потому что слишком высок, и не заметит, и не наклонится. Она какойто час на улице и давно изнемогает от жары, хотя для остальных духота совсем не изнуряюща. Так что же с ней будет, если она узнает, что он здесь? Вовсе не им — самой собой она была заведомо обречена на неудачу и несвершение, и начало было положено не в 1994 году, а, наверное, ещё раньше. Где автобус? Нет. Надо взять такси, но в этом городе трещат и ремонтируют не только летом, но и осенью, не только в домах, но и на улицах. Всё разрыто. Такси не проезжают здесь или проезжают занятыми. Она подходит к мальчишке, околачивающемуся у раскрытых дверей маршрутки, которая ей не нужна.
— Скажите, здесь останавливается 28-й?
— Да.
— А почему его так долго нет?
— Всего четыре машины на линии. Приедет минут через пятнадцать.
— Да я полчаса уже стою.
— Нет, не может быть. Последний ушёл минут десять назад. Синий.
— А 68-й?
— Его сняли. Мало народу.
Он определённо врёт. Она стоит минут двадцать пять минимум. Или на самом деле так устала? Наконец-то…
Уже сидя в автобусе, Джина кинула взгляд на запястье мужчины, охваченное часами: половина пятого. Она вышла из банка в двадцать минут четвёртого, зашла в пару магазинов, разменяла доллары на рубли. Она не могла стоять десять минут и сколько-то после. Мальчишка врал. Слёзы застилают глаза. Хорошо, что она надела очки… На новости спорта в дневном журнале она уже не успеет. Остаётся «heute-sport».