— Так ты послала свой опус или только картинки смотрела?
— Тут такое дело. Посылать-то я посылала, но ты ведь знаешь этот дурацкий rambler — иногда его выбивает совершенно неожиданно, или выдаётся сигнал «ваше время истекло». Ну, я ему говорю (не rambler’у, а дежурному): «Rambler, мол, может отключиться, проверьте, пожалуйста». А он почту открыл и для проверки моё письмо, которое на сайте было, переслал на мой первый e-mail, а потом, то ли оттуда, то ли с последнего, — вроде бы снова на сайт. Там ещё «Vorname» написано было, ну, это имя, а ниже — то ли «Nochname», то ли что-то на это похожее, но в словаре ничего близкого «фамилией» не переводится, хотя по смыслу и по месту должно быть фамилией. А, подожди, «noch» — это «осталось» или «ещё», перед Олимпиадой говорили, сколько дней осталось: «noch» и число, — Джина листала словарь, — да, «noch» — это «ещё». Так что я не знаю, дошло или нет после всех этих манипуляций, вдобавок, учитывая приблизительность ориентировки в немецком. «Absenden» — это «посылать»? Да, посылать. Вот так. Правда, потом мне выдали на дисплей: «Большое спасибо за письмо, мы прочитаем и ответим», но di buone intenzioni, — Джина не договорила и, потянувшись, развернулась от дивана, — sono lastricate… Там тысячи сообщений — кто их будет читать? И, потом, всё это не от него зависит, а от телевидения, а последнее — от бога. Аннушка уже разлила… Я вот что думаю. Я вчера писала про Темпеста — и так здорово отошла, причём надолго, часа на три, когда вспоминала. Десять лет прошло, а всё перед глазами, как сейчас. Помню, как сейчас, лечу я по небу, лечу, — взгляд Джины стал мечтательным и устремился в дальние дали, — сижу я на диване, сижу, и у меня под ухом «Mr. Brown, Mrs. Brown», а перед диваном ковёр разостлан, такой, круглый. «Mr. Brown, Mrs. Brown», а я представляю, как на этом ковре Джой меня раскидывает, «Mr. Brown, Mrs. Brown», и я кончаю (на самом деле, а не в представлении). Прикол. Если бы они знали, чем я занимаюсь и куда меня уводит. Репетиторство и Темпест. Бытие и сознание. Оргазм и фантазия. Они оба уводили меня от Сенны. Сначала — один Канделоро, потом — вместе с Темпестом. От Сенны. Двенадцать лет назад я была на восемь лет моложе, а теперь — на четыре года старше. Тридцать четыре. Он не родил ребёнка и не родит никогда. Здесь… И тот парень — тоже бразилец, тоже гонщик, не в «Формуле-1», а в «Формуле-3000», кажется. Ему было двадцать лет или даже девятнадцать, и тоже разбился. С нами в одном классе мальчишка учился. Кеворков Виталик, хороший мальчишка. Он от менингита умер. В одиннадцать лет. Он ещё Сашку Давыдова один раз за меня отдубасил…
— За что?
— А Сашка меня обозвал.
— За что?
— Он был в меня влюблён, а я с Фунтиком целовалась, а потом растрезвонила об этом девчонкам, он меня и обозвал. Из ревности — ха-ха-ха! Так вот, от них здесь уже никто не родится. И была бы ужасная несправедливость, если бы после «здесь» не было «там».
— Сто раз слышала. Ты лучше скажи, тебе нравилось с Фунтиком целоваться? Он был самым красивым мальчиком в вашем классе.
— Нет. Я с ним целовалась и думала, как всё это неинтересно. Мне тогда девять лет было — значит, я была влюблена… в кого же? Ах да, в Боярского. Но мушкетёров тогда ещё не сняли. Следовательно, Теодоро. «Собака на сене».