— Кстати, в картах я разочаровалась. Я их так часто раскладывала, что они в любом случае или наврут, или покажут сиюминутное.
— Ну да. А выйдет у тебя венок, так ты будешь орать, что завтра сюда прилетит Ханни… в голубом вертолёте.
— У него нет вертолёта. Он птица низкого полёта. Это у Сенны были и вертолёт, и истребитель. Постой, — и Джина кинулась к книгам, — я загадала. Открываю Пушкина на середине и читаю крайний правый столбец, пятнадцатую строку. «Его страшит сияние престола». Так, а всё предложение?
«Неумолим! Он от себя прогнал
Святителей, бояр и патриархов,
Они пред ним напрасно пали ниц;
Его страшит сияние престола».
— Ты на кого загадывала?
— Вообще-то на себя, а получилось — на Ханни. Сначала это его манило, а теперь страшит.
— Скажи ещё, что он прочитал твой шедевр в английском изложении, хочет дерзнуть, но боится.
— Там слишком много вариантов дерзновений…
— И всё — суррогат. Скорее всего, тебя страшит. Ты хотела его потопить в своей ненависти — и бог у тебя её изъял. И с твоей морокой так же будет, — мать уже почти успокоилась. Джина — человек порыва, который быстро уходит.
— «Они пред ним напрасно пали ниц», — да нет же, это про Ханни. Преклонение обернулось давлением.
— Время разберёт. Так что — ты будешь его с чёрной магией в руках морочить?
— Нет. Я решила поставить мороку на научную основу. Я буду действовать опять-таки медитацией. А то пойду в интернет-клуб — и ничего не найду, только пошлю опять. А так фотку сниму, всё не без пользы.
— Не догонишь — так согреешься, — хмыкнула Наталья Леонидовна, — лично я отправляюсь на покой. Ночь уже давно.
«Джина брехала, это ясно. Через десять минут она будет горько рыдать из-за своей несчастной любви, через пятнадцать минут будет ругать Свена на чём свет стоит и поливать его очередным потоком мерзостей, завтра насмотрится спортивных выпусков, отпечатает ещё один пучок бредовых идей, подходящих под настроение минуты, и пойдёт накуриваться, стараясь уверить себя в том, что когда-нибудь всё будет прекрасно. А потом всё повторится вновь. Ну и что? — думала мать. — Она живёт так, и она несчастна. Но что лично я могу ей предложить? Алекса или коробку конфет? И это её устроит? Я сама не вижу выхода, я, трезвая. Я отвлекала её от Горана Джанлукой, когда отвлечение уже состоялось, причём она так разогналась, что воткнулась в этого Свена. Плохо, что он её последний, и плохо, что её последнее так печально. Проклятая троица…»
На следующий день Джина спустилась в гостиную сияющей, как утренняя звезда. Она опоздала: шёл двенадцатый час.
— Ой, что скажу! Ой, что скажу! Мне сейчас Ханни приснился! Ты представляешь, опять по телевизору. Там рядом с «ОРТ» оказался один французский канал, его на самом деле нет, но во сне он был. Я включила, перевела, а по нему как раз начинался концерт Ханни.
— Он ещё и поёт…
— Да, и ещё как!.. Но у меня вечно во сне, когда что-то интересное по телевизору начинается, то сопровождается разными неприятностями. У меня начал барахлить магнитофон. Я кассету вставила, включила на запись, зачем-то переключила канал и обратно, зачем-то выключила кассету и отмотала. А концерт в это время уже закончился, я стала просматривать кассету, а на ней у меня больше записалось, чем на самом деле было. Только во сне такое и бывает. Я смотрю, уже в записи, тут ты подходишь к телевизору и говоришь, что тебе не нравится. Я не поняла, что именно, кажется, что-то в манере исполнения.
— А как у него с голосом?
— Прекрасный голос, не такой красивый, как у Гриньяни…
— Нашла что сравнивать.
— Я и не сравниваю, я признаю. Впрочем, тебе Ханни никогда не нравился. Ты всегда мне говорила: «Не нравится мне твой Ханнавальд».
— А что тут неожиданного? Он должен мне не нравиться хотя бы потому, что ты о нём слишком много говоришь…
— Но он тебе совсем по-другому не нравится. По мере моих страданий. Ну, у Гриньяни голос лучше, я это признаю. Ещё тебе его имидж не понравился. Он был подмазан, как Джанлука в первом клипе «Fa’bbrica di pla’stica», и волосы у него были такие же длинные.
— Там у Гриньяни короткие.
— Нет, я имею в виду как обычно. В общем, ты критиковала, а я балдела. Жалко, что опять только по телеку, а не в натуре. Там и сборные из фрагментов были, и отдельные песни. И крупные планы, и дальние. А одну песню он пел в белых штанах, и у него была такая потрясающая задница!
— О, господи…
— Нет, не господи, а задница. Просто умопомрачение. Я и подумала…