— Неужели дошла?
— Нет, конечно. Сон кончился в тот момент, когда я развернулась в противоположном движению этих людей направлении и пошла. Так я и проснулась. Это то, что касается сердца. А насчёт ума… Знаешь ли, что-то мне мнится: дело тут не в его красоте и таланте, биографии, психушке, семье…
— Но ведь именно с него всё и началось, и именно его синдром спровоцировал тебя на дальнейшее, и именно его невозвращения и ребёнок перевели это дальнейшее в безумное!
— Я бы перескочила через это или разлюбила бы раньше. Ничто не длилось столько. Четыре года без трёх месяцев и без признаков окончания в обозримом будущем. Ничто не перескакивало через мой четырёхлетний цикл, даже Сенна и Иванишевич. Всё это во мне давно вышло за рамки причин, я имею в виду обоснование продолжения.
— Так ты теперь отрицаешь и Ханни целиком, и руку бога, и понедельник?
— Я принимаю и руку бога, и понедельник. Я отрицаю его самого, реальные причины, реальное обожание. Мои фантазии разгонялись, когда выходили из-под моего контроля. Они жили без их создателя, вне зависимости от меня, на этом срезе высочайшего уровня эмоций. Так и я сейчас живу: вне зависимости от Ханни и себя самой, логики, лечения временем. Моя любовь не контролируется больше, не идентифицируется ничем. Это что-то высшее вне меня и поглощающее меня полностью, как и иллюзии, когда выходили на пик, когда творились уже не сознанием.
— Выходили, творились. Почему прошедшее время? Ты не веришь в продолжение?
— Я допускаю его и буду ждать, просто сейчас я в другой власти и не знаю, когда и как это закончится, только думаю: не скоро и плохо.
— И не противишься? Хотя бы потому, что он и те двое сожрали твою прекрасную грудь?
— Пусть сожрали. Они, родившиеся в понедельник, у меня, родившейся в понедельник. А я, родившаяся в понедельник, сожрала твою, которая была ещё красивей, у тебя… Я говорила об этом только Алексу, не сказала бы и сейчас, если бы не примирилась и не вижу теперь ничего ужасного в понедельнике, что и ты тоже… родилась в понедельник.
— Так-с.
— Сенна своим рождением в понедельник примирил меня с небом. Сохрани тебя судьба, чтоб не стал всего дороже тот, кому не нужен ты. Судьба не сохранила Ханни. Для него всего дороже прыжки — то, чему он больше не нужен. И меня не сохранила судьба. Для меня всего дороже он — тот, кому я не нужна. И пусть мы оба так и будем вместе, если для него и для меня нету выхода, — вместе своим несчастьем. И поэтому я не поменяю свой понедельник ни на какой другой день рождения. Так судит бог. Аннушка уже разлила, — Джина, как обычно, не договорила и вышла из комнаты.
Спуск Джины в гостиную днём 28 сентября Наталья Леонидовна обставила торжественно и удивительно: зааплодировала, услышав шум открываемой двери, важно уселась в кресле, вытащила сигарету из пачки «Мальборо» и, изящно щёлкнув зажигалкой, непринуждённо закурила. Джина от изумления бросила тереть кулаками глаза и спросила, проглотив от неожиданности окончания более половины слов:
— Ой, бля! Ты эт чё?
— Влезаю в твою шкуру, занимаюсь психоанализом, медитацией, устанавливаю истину.
— И как успехи?
— Спасибо, неплохо. Вчера вопёж из твоей комнаты раздавался не на протяжении всего матча «Интера» с «Баварией», а лишь в течение последних десяти минут, из чего следует, что Санта Круса выпустили на замену.
— Да, после того, как Писарро забил гол. Санта Круса берегут — ты же знаешь, какой он драгоценный.
— Настолько хорошо, что не удержалась вчера от соблазна и включила телевизор: уж больно громко ты вопила. И надо же, чтобы именно в сей знаменательный момент, получив мяч чуть не у самых ворот «Интера», твой красавец умудрился пройти половину поля в противоположном направлении, да ещё скинуть мяч на ногу сопернику.
— Подумаешь, всего одна ошибка была. Если бы позже он не пошёл на противоборство, они бы не запутались, отыгрывая, и второй мяч Подольски бы не забил. Коню понятно, — добавила Джина для вящей убедительности.
— Всё техническое суть вторично. Коню же понятно, что иногда даже ты просчитываешься, и вовсе не с помощью медитации, — тут Наталья Леонидовна не удержалась и опять передразнила дочку. — Лучший из шпионов, как говорила Медичи, — логика.
— Карты, как говорит Джина. У него недавно вышел скандал — из тройной молнии, а вчера — большие неприятности, то бишь три черепушки.
— Ага. Он окончательно запутается в своих бабах, а они будут шантажировать его детьми, экспертизами и алиментами. Потом придут к выводу, что лучше столковаться между собой, соберутся вместе и устроят ему большие неприятности. Вроде тех, что устроили одному милому парню шесть его поклонниц, каждой из которых он торжественно обещал ЗАГС в самом ближайшем будущем. Они и удовлетворили его на пустынном пляже, причём так искусно, что в сей бренной жизни дальнейшие удовольствия ему уже не светили, равно как и ужасы семейной жизни не угрожали. Всё в жизни уравновешено, как изрекает Джина, — Наталья Леонидовна и сама затруднилась бы ответить, принимает ли она эту мистификацию, отрицает ли, подшучивает ли, подыгрывает ли Джине, слегка или серьёзно ли втягивается в игру. Её главной заботой было увести Джину от Ханни, но странное дело — пытаясь отвести её от него, она и сама уводилась в том же направлении, что и дочь…