— Это было так давно.
— Я ничего не забыла. Вообще, мне многие чертовски задолжали.
— А Сербию вы любите больше, чем Россию?
— Да: я её не предала бы даже из-за Санта Круса.
Это было второй половиной того изречения, когда Джина в порыве самозабвения орала, что предала бы Россию из-за Ханни. Сейчас бы она сначала хорошенько подумала… Но слово не воробей, вылетит — не поймаешь. Через несколько недель парочку мерзавчиков отправят в мир иной вовсе не те, кого они предали, а те, к кому они перебежали за сладким пирожком. Так и Джину размазал по стене её драгоценный Свен Ханнавальд, а не её родина, которую она некогда могла предать из-за него.
АГОНИЯ. Глава 17
Алекс возвращался домой в полном смятении. Он видывал Джину и оживлённой, и раздражённой, и злой, и гневной, но в таком бешенстве, каковым она пылала нынче, прежде наблюдать не мог. Казалось, мать должна была попытаться остановить этот поток мерзостей. Патриотизм — патриотизмом, но ни крепких словечек, ни утончённой жестокости Наталья Леонидовна не любила. А вышло как раз наоборот: она внимала дочери благосклонно, не предостерегала от цветов красноречия и лёгким киванием головы как бы поощряла к дальнейшему волеизъявлению. Откуда Джина могла нахвататься стольких подробностей? При Алексе книгу в руках она держала раза два, не больше, но одинаково свободно и без заминки излагала и законы Ньютона, и три источника и три составных части марксизма, и те песни тридцатилетней давности, которые терпеть не могла (знание тех, которые она любила, можно было бы объяснить хотя бы личным пристрастием). Однажды, обличая кого-то или что-то, умудрилась полностью воспроизвести поэму Михалкова, прибавив собственные комментарии чуть ли не после каждого куплета. Алекс корил себя за то, что не уделил должного внимания анализу её состояния во время смерти и похорон Слободана Милошевича, впрочем, тогда Джина больше укрывалась в своей комнате, нежели спускалась к гостям. Как её при всём этом занесло в технический профиль высшего образования, он тоже не понимал. Многоликость Джины манила и призывала к осторожности одновременно; сбившись со счёта в количестве образов, творимых ею, можно было погореть именно на том, который упустил из виду, или на том, о существовании которого просто не знал. Равнодушная к людям и не любившая их, она считалась только с матерью и постоянно дерзила остальным; удержать или приручить её привязанностью было невозможно, так как, будучи самодостаточной и своенравной, она не нуждалась ни в чьей привязанности, а в своей собственной к кому-то — и подавно. Попытка подвести её под суд нравственных норм и общественного мнения заведомо являлась провальной: в этом случае Джина вспоминала о процветании древней Греции засчёт рабов и то, что процветавшими это звалось демократией, считала количество эмигрантов в США, Европе и России, легко касалась лицемерия властей и пропаганды, воскрешала образы разрушенных церквей в Косове и холодно венчала речь своим расизмом и соей ненавистью. Из этого следовал вывод, что лишь за богом она оставляет право судить себя, а Алексу стоит незамедлительно ехать в Африку и собирать там бананы. Купить Джину красотой после Санта Круса или деньгами при её презрении к материальным благам было немыслимо. Лесть, изображение пылкости, обожания, равнодушия и неприязни не подходили тоже. Алекс не столько обожал Джину, сколько старался найти оружие, против которого она будет беззащитна. И тут его осенило: может, это бесполезно? Может, оно уже найдено и вложено в руки другого, и Джина ведёт бой, безучастная ко всему остальному? Он припоминал теперь, как часто она умолкала, хмурилась и устремляла взгляд в неведомые дали, как часто исчезала в своей комнате, после обмениваясь с матерью полувразумительными для других фразами, неожиданное выражение горечи в глазах, которой неоткуда было взяться посреди непринуждённой болтовни, явный срыв в августе, до сих пор неразгаданный. Каково же было ей, если ему сейчас было паршиво? Какой же мерзостью была страна, из которой она бежала, если сегодняшняя дрянь казалась ей передышкой? От какого безумия она спасалась, если это сумасшествие кажется ей отдыхом? На каком эмоциональном напряжении это проходило, если теперешнее настроение было разрядкой? Ей нужно было не «уйти в политику», а выйти из… чего?
— «Мы будем разговаривать с серьёзными министрами серьёзных стран». Как тебе, а? Такое явное уничижение от противного… А «младонатовцы»? Классный неологизм.
— Да, и твой напоминает. От русского в начале и конце, иностранная середина. Только у Иванова сложное слово, две основы, и суффикс с окончанием в конце, а у тебя «предсонье» — приставка и окончание. И иностранный корень, как у тебя: и по смыслу, и по звучанию совпадает.