И этим всё не кончится. Не существует точки там, где смерть может поставить лишь запятую. Мне не нужна моя любовь к тебе. Я буду ждать, даже когда умру. Вернись.
Джина снова подошла к постели, положила фотографию на её прежнее место и легла. Листок покоился слева от её головы — там, где ранее так долго находилось изображение Горана. Последний понедельник смёл предыдущий. Джина положила ладонь на его грудь. Она всматривалась, но лицо во мраке ночи не было различимо. Она видела другого Ханни. Запрокидывавшего голову и смотревшего вверх. Место, где свет. Декабрь 2002. Победно вскинутые руки. Январь 2003. И снова устремлённые вверх глаза. Февраль 2003. Шрам на бедре, камера отъезжает. Август 2003. Новый сезон. Провал за провалом. В табели о рангах он нёсся вниз стремительнее, чем взлетал к первому месту в прошлом году. Декабрь–февраль. Обрыв. Весна. Больница. Май. Безмолвие. Лето. Футбольный матч во Фрайбурге. Сентябрь. Интервью. Лампа слева, картинка справа. Ноябрь. Снова в форме, снова Турне четырёх трамплинов. Вдали от зрителей, но уже зрителем. Вдали от видеокамер, но по-прежнему под прицелом. Вдали от света. Место, где тьма. Декабрь–январь. Чемпионат в Оберстдорфе. Интервью, сюжеты, морщинки под глазами. Февраль. Сюжет под конец сезона. Чтобы вернулся. Март. Страница газеты. «Ohne» — без. Апрель. Безмолвие. Май–июль. Уход. 3 августа по существу, 4 августа по ZDF. Ещё одно интервью. 10 августа. Безмолвие. Сентябрь–ноябрь. Второе пришествие. 3–4 декабря. Повторение. 17 декабря. Побег. 18 декабря. Бекманн. 30 января. Ретроспектива. Февраль. Безмолвие. Вечность.
Джину мучила головная боль, но голова у неё не только болела — она разрывалась. Надо записать повтор «Однако» с Леонтьевым от 27 октября, это её торжество. Но программа закончилась.Магическое «вернись» и глупое «буду ждать» (чего ждать? его? его ответа? его любви? возвращения? смерти? вседозволенности? забытья?) сделали своё дело. Её опять топит любовь, и всё разворачивает её на это чувство. Она снова кладёт руку ему на шею, обвивая другой его плечо, и снова сексуальная оргия, и она орёт, что готова прошить его автоматной очередью, но хитрый Ханни отвечает, пусть прошивает, прекрасно зная, что-то, что возможно, допускается и разрешается, Джину не интересует, и передышки между оргазмами уже не перекуры, а её отчаянные рыдания. От того, чего уже не изменить. Джина сознавала, что дни её любви, ненависти и равнодушия выплёскивают потоки энергии с разными знаками и, складываясь, обращаются в ничто, взаимно уничтожаются, ничего не меняют, но само излучение выжимает из неё последние силы. Напрасно она кивала на извилистые пути и медлительность правосудия, на частое отсутствие конечного расклада в этой жизни, на промежуточность итогов перед смертью, напрасно призывала в свидетели и утешители ещё более исковерканные судьбы. Джина запутывалась всё больше и больше в клубке своих чувств, в лабиринтах своих мыслей и чужих рук. Бог словно действительно наказывал её, оплетённую паутиной несвершений, за попытку проникновения в свой произвол, да и кто мог его разгадать?