— Гигантская амплитуда, — говорила Джина во время рекламной паузы, — от пяти до девяноста пяти, девяносто лет. Вот видишь, мама, а ты заявляла, что такого рода поклонение выдыхается к двадцати. Я же отсылала тебя к Гале, которая на середине пятого десятка меняла свои ориентиры. Мы оставили её, очарованную Есениным. Теперь рамки раздвинулись ещё шире, и семьдесят не предел.
— Удивительно, — вмешался Алекс, — от пяти до девяноста пяти, от тихого обожания до прямой агрессии, от таланта до дешёвого ширпотреба. Как звали этого — Витас, Витес?
— Витас.
— И вам он знаком?
— Упаси, боже, как вы можете оскорблять меня, подозревая в столь дурном вкусе? Я о нём первый раз нынче услышала и даже не знаю, это «Витас» — имя или фамилия. От одного звучания воротит.
— А помнишь, как ты завидовала тем трём женщинам, которые влюбились в Путина? Они собирались попеременно то у одной, то у другой на чай к новостным выпускам, ждали его появления на экране и неизменно умилялись, — вклинилась мать. — И это пришлось на тот период, когда игра Иванишевича буксовала и он практически исчез со спортивных телеканалов. Ты так огорчённо задавалась вопросом: «Почему я не влюбилась в Путина?»
— Слава богу, что этого не случилось. Вы бы разорились на видеокассетах, — рассмеялся Алекс, — к тому же, сконцентрировались бы практически на одном, а так у вас куча любимчиков. Посчитайте, как высоки ваши шансы. Вам ещё нет и сорока, худеть не надо, как и разводиться с мужем, и по теории вероятности на какой-то вехе вам должно повезти.
— Я не подхожу под теорию вероятности, у меня синдром понедельника. А вы гарантируете успех даже тем, кто влюблён в Путина?
— Нет, здесь я пас, но сия недоступность вас не постигнет: он не в вашем вкусе.
— Да, меня всегда влечёт к высоким соплякам.
— Впрочем, может, вам лучше с ними и не встречаться. Я что-то не уверен, чтобы кто-нибудь из них и по возрасту, и по роду занятий, и по молодости разговорился бы с вами о Меровингах, — вас ожидает жестокое разочарование.
— Свершение подсластит горечь.
— В самом деле, Джина, — вступила Зоя, — вы интересуетесь литературой, историей, религией — это так не сочетается с пристрастием к телевизору.
— Что ж делать, любовь зла — полюбишь и козла. Так уж бог на душу положил. А вот и реклама кончилась.
— Фу, какая неприятная физиономия. Что у неё со лбом?
— Затрудняюсь ответить. Напрашивается аналогия с занавеской, которую забыли прихватить защипами посередине.
— Это ещё не самое страшное. Посмотрите на цвет её теней.
— Вам, женщинам, всегда бросается в глаза вторичное. На лоб можно напустить волосы, тени смыть, но её нос никуда не денешь, а им с такой формой удобнее всего затачивать ножи. Что же касается рта, то мне всё-таки придётся, Джина, затронуть ваших животных, что вам всегда неприятно, потому что, кроме лягушки, мне ничего на ум не приходит.
— И край этой щели при каждом слове смещается на несколько сантиметров влево и вверх.
— Никак нельзя было допустить, чтобы это осталось незамеченным, поэтому губы вымазаны помадой под стать теням. И к кому прибилось это чучело?
— К Кузьмину. Если у меня была бы такая же рожа, как у неё, я бы сделала пластическую операцию или покончила бы жизнь самоубийством. Но, даже если я была бы в десять раз страшнее её, в такого, как Кузьмин, всё равно бы не влюбилась.
— Что ж вы удивляетесь? На каждый горшок полагается своя крышка. На что же мог рассчитывать Кузьмин со своей отёчной физиономией и выжженными химией волосёнками? Да, и потом… Джина, передай Алексу чашку… Что вы, не за что… Те твои увлечения, Джина, которым несколько лет, старятся вместе с тобой, а ты этого не замечаешь. Возможно, и они сейчас безобразны.
— Ну ты даёшь! Не надо путать божий дар с яичницей. Сговорились вы, что ли, с Алексом меня сегодня оскорблять? Возьмём хотя бы приблизительно подобное — тех, которые ушли на покой или отошли от большой публичности. Тарантини, Кемпес, Росси, Овчинников, Бобрин, Темпест, Иванишевич, Ханнавальд, — с каждой фамилией плечи Джины взметались всё выше и выше в соответствии с возраставшим негодованием. — Любой из них в сотни раз красивее этого олуха. Оскорблённая невинность удаляется на перекур, — и, подхватив чашку, Джина действительно поднялась наверх.
— А кто такой Тарантини? — тихо поинтересовался Алекс.
Наталья Леонидовна облегчённо рассмеялась. Джина, великий конспиратор, присоединила Ханнавальда последним звеном, и её выходка удалась: Алекс среагировал на первое.
— Хорошо, что она вас не слышит. Альберто Тарантини — чемпион мира по футболу 1978 года, левый защитник национальной сборной Аргентины. Это такая давняя история. Он и сейчас, под пятьдесят, густоволос и худощав. Видели бы вы его, когда ему было двадцать семь!