— Мы уже пришли. Не забудь проверить, спит ли мальчик, и поцеловать мужа. Если набредёшь на Арагона, отметь то место, где он пишет, что маленькая, широко расставленная грудь создана для любви…
Алекс повернулся и пошёл прочь. Сколькие ненавидели Джину вот так, из мелкой ревности, сколькие выливали на неё вёдра помоев за то, что она им отказала! Да и он сам начал с того, что не признал за неё право на её любовь и на её смирение в ней и шпынял, злившись на то, что орешек оказался слишком крепким. Может, Джина была права, презирая и отрицая то, что её окружало. Она бежала от реальности в фантазию, где все играли по более благородным правилам, где за печалью не шла другая, а следовало воздаяние, где любовь торжествовала, а не вырождалась в примитивное отправление. Умилившись этому, Алекс подцепил первую попавшуюся девку и повёл её к себе домой. У него явилась мысль, через пару часов он её проверит…
Сначала Джина, подивившись стуку в дверь в четвёртом часу ночи, подумала, что принесли телеграмму.
— Кто там?
— Я, Алекс.
— Целы, по крайней мере? — Джина открыла дверь и на всякий случай отступила на несколько шагов назад, что наблюдательный Алекс со вздохом подметил.
— Не пугайтесь, я от девок — это чтобы окончательно вас успокоить. А почему у вас имелись основания сомневаться в моей невредимости?
— Я думала, что вы с Зоей заплутали, а Пётр об этом проведал и вас подстрелил.
— Вы бы перевязали мои раны?
— Нет, вызвала бы скорую. А зачем вы пришли в такой неурочный час?
— Посмотреть повтор «Однако» и вас за работой.
— То есть меня в злорадстве и повтор — не то мне придёт в голову, что ваш телевизор сгорел. Проходите и не шумите: мама чутко спит. Чай в ближайшие двадцать минут не обещаю, я в цейтноте: сейчас мы с Леонтьевым будем хоронить Америку.
Алекс прошёл в гостиную, освещённую только мерцавшим экраном телевизора.
— А почему вы сидите в темноте?
— Ищу чёрную кошку, которой нет. Когда я выключаю свет, мой поиск и её отсутствие тонут во мраке.
— А если серьёзно?
— Не люблю свет, это у меня с детства. Я выключала лампу и включала музыку. Я вообще сумеречна, точнее, мрачна.
Джина подошла к видео с кассетой. Если бы Алекс читал её писанину, то вспомнил бы о бликах, игравших на лице Марио. Через минуту сумасбродка уже дёргала его за рукав:
— Слыхали? И как вам «управляемый хаос»?
Спустя десять минут Джина встала и плюхнула на стол атлас, правда, до этого пришлось щёлкнуть выключателем. Её волосы рассыпались, закрыв половину «управляемого хаоса». Алекс, склонившийся рядом, отвёл их, скользнув пальцами по шее Джины; та отдёрнулась почти конвульсивно: ведь эти пальцы не принадлежали ни Санта Крусу, ни Свену Ханнавальду. Теперь волосы покрывали весь разворот, Джина сама сгребла их и перекинула направо.
— Так, что мы имеем? Одна треть уже реализована…
— Можно подумать, этот Петерс слышал ваши замыслы.
— Я всё-таки говорила прежде всего о северо-востоке, обкарнывая Турцию, да и по хронологии не подходит: книга вышла летом.
— Тогда вас можно подозревать в плагиате.
— О, нет. Изданное в Америке я не читаю лет двадцать. Если дела и дальше пойдут так же, нас ожидает весёлое будущее.
— И кого вы видите победителем?
— Вал будет за Китаем, но я ставлю на Россию и «Газпром».
— Если вы расщедритесь на чай, я присоединюсь к вашему мнению.
— Хорошо, только вам придётся сидеть в темноте.
— Я освоюсь.
Джина скрылась на кухне. Немного погодя, вышла оттуда с подносом в руках и снова щёлкнула выключателем.
— И вы не боитесь меня — оставаться со мной наедине в такой неурочный час?
— Вы же от девок.
— А себя не боитесь?
Джина взяла пульт и переключила канал на гомосексуальную порнографию.
— Э, натура противная. Нет, себя я тоже не боюсь, — и выключила телевизор.
Они сидели, курили и пили чай. Молча. Было так тихо, что даже выдох сигаретного дыма раздавался отчётливо.