Всё это было минутным, фрагментарным, не складывалось в сюжет. Сознание и фантазия безудержно деградировали. Вслед за Свеном они были сброшены с заоблачных высот. Джине больше не о чем и нечем было мечтать; ей даже не о чем было думать, потому что её опус был завершён. Она и стала его перепечатывать, так как в оригинале было очень много дописи, вставок и исправлений. На третьей странице третьей главы машинка сломалась. От старости ли, от печали ли и участия к несчастной судьбе, от ужаса ли, который второй раз являла на свет божий, — неизвестно. Остальное Джина дописывала от руки. Это было какой-то тратой времени, каким-то отходом, каким-то забытьём, ибо в январе 2007 ей стало казаться, что даже второе полугодие предыдущего года было лучше, чем-то, в чём она брела ныне.
Но природа не терпит вакуума. Огромные зиявшие трещины разбитой судьбы, глубокие рваные раны почти уже бесчувственного тела она стала заполнять тою же любовью. На смену сгинувшему телевизору, расползшейся суете, погибшим фантазиям и мёртвым мыслям, наперекор здравому смыслу, вопреки линии жизни пришла любовь, незваная, непрошеная, настырная, неумолимая, голодная и потому окончательно пожиравшая всё без остатка. Джина не сопротивлялась, она могла только наблюдать, но созерцание не приносило ей радости. То, что последние годы она вкладывала в свои фантазии, то, над чем она билась в августе, задававшись вопросом «как передать?», теперь встало перед ней предельно ясным, точным и непреложным. Она сама, равно как и весь мир, существовали лишь для того, чтобы испытывать эту любовь и ставить символ недостижимой цели превыше всего, чтобы служить этому символу неизменно, вечно и покорно. Земля была создана лишь для того, чтобы он был рождён на ней, жил на ней и умер на ней; воздух окружал её лишь для того, чтобы он им дышал; телевизор изобрели для того, чтобы вершимое им было показано миллионам, а космос окружал и землю, и воздух, чтобы эти миллионы воссылали в пространство своё восхищение. Песни, литература, искусство вообще творилось гениями, чтобы воспевать его. Если Джина покупала в магазине хлеб, то горбушка была нужна ей для того, чтобы продолжать жить и любить его. Если она курила, то вившийся дымок говорил ей о том, что она любит, раз дышит. Каждая клеточка её тела, каждая извилина мозга, каждое движение души были любовью и мукой из-за этой любви. Это было истиной, это было правдой — ведь и бог был поставлен наверху только для того, чтобы продлить его земную жизнь в бессмертие и бесконечность загробной. И ни разу в этом море безумия не мелькнул луч света, высветивший несчастный символ, который не мог вместить и сотой доли того, что ему было посвящено. Два комочка мякоти кокоса, облитой шоколадом, кто-то когда-то назвал райским наслаждением. Кто виноват, что делать?
Джина брела на холодном ветру с непокрытой головой. Ветер гнал перед ней обрывок газеты. Джина давно перестала чувствовать себя личностью, человеком, женщиной, живым существом вообще. Кто же она: окровавленный кусок мяса, стремительно падающий в пропасть, или этот обрывок газеты? И в том, и в другом случае она не удостоится ни ножа Свена Ханнавальда, который подцепит и бросит на сковородку этот кусок мяса, ни его сапога, который втопчет в грязь обрывок, не подозревая о его существовании. Джина брела и думала о каком-то непрекращавшемся познании, каковым Свен может для неё стать, и о том, как сделать это познание бесконечным; так она и упёрлась в дверь интернет-клуба. Джина толкнула её, вошла и пробралась к дядьке, управлявшему оравой пацанвы и её гамом. В почте, как всегда, ничего не оказалось, Джина медлила. Открыть сайт, посмотреть, обновился ли? К великому удивлению Джины, на сайте сияло новое сообщение, помеченное декабрём. Она рассеянно скользила взглядом по цифрам. Несомненно, именно о них и болтали комментаторы в конце прошлого года. Их величина вселяла в Джину недоумение. Новорождённый оказался целой тушей, и матери, изрыгнувшей на свет это чудовище, впору было принимать участие в конкурсе красоты среди слонов. Джина попросила распечатать новости на принтере, сунула листок в сумку, расплатилась и вернулась домой.
Мать отложила в сторону деяния Ивана Грозного, Джина взяла словарь. Бог, стряпавший что-то на небесах, окончательно размазал Джину по земле. Родился мальчик (если бы это была девочка, её можно было бы отнести к чему-то неполноценному), в очередную издёвку Джине он был назван итальянским именем.
— А почему так поздно сообщение появилось?
— Не знаю. Наверное, больше нечего печатать — вот и растягивают на полгода.