— Умнее, красивее и нежнее, чем Горан?
— Да, как я тебе и говорила в 2001.
— А я отвечала, что Горан выше, значимее и, вероятно, сильнее. Отвечала для проформы, потому что на хвосте видеокассеты после полуфинала Горана с Хешкой у меня уже была записана «La mia storia tra le dita».
— Продолжала бы в том же духе — и всё было бы в порядке.
— Я не могла продолжать в том же духе, потому что Гриньяни, к сожалению, оказался извращенцем, причём дважды. Ему не было места в моей второй воображаемой жизни.
— Почему тот, кто спит с женщиной, для тебя извращенец?
— Потому что это ненормально. Я допускаю любовь женщины к мужчине: чем безответнее, тем искреннее. А любовь мужчины к женщине — тьфу, гадость.
— В конце концов, если бы этой гадости не было, тебя бы не было.
— И было бы лучше. Некому было бы знать, что он не вернётся.
— Кстати, Джанлука умнее, красивее и нежнее не только по сравнению с Гораном, но и с твоим обожаемым Ханни.
— Ханни несчастнее. И потом, ты так говоришь, потому что не хочешь, чтобы я из-за него страдала, вот и дискредитируешь.
— Вовсе нет. Устанавливаю истину и справедливость, в поисках которых ты вечно носишься. Окажется твой Ханни таким же извращенцем — будешь знать.
— О, нет. Я буду ждать сто лет, пока он не обвенчается с Санта Крусом.
— И Санта Крус тоже.
— Да не бывает на свете столько извращенцев! Не средневековье же сейчас, когда один Галилей утверждал, что Земля вращается, а все остальные орали обратное, потрясая библией.
— А почему ты думаешь, что он несчастнее? Много ты о нём знаешь! Нашёл же он вещи поинтереснее, если убежал с репортажа в декабре, и прекрасно себя чувствует. Плевать ему на своё прошлое. Только ты одна помешана на вчерашнем дне.
— Он убежал к Санта Крусу. А несчастнее — чтобы я страдала не одна.
— Хороша у тебя любовь — развешивать на любимых несчастья… за компанию.
— Ты путаешь. Я не требую того же от Санта Круса. Пусть скорее поправляется и выходит на поле. А Ханни ушёл на мою беду.
— Ага. Значит, по справедливости и для равновесия — за своей бедой. Ты ведь веришь в обратную связь и всё такое. И сейчас вспомнишь ещё один сеанс, в котором он тебе говорил, что хочет вернуться. Зачем он говорил тебе о том, чего уже быть не может, если ты его определила более рациональным и менее эмоциональным, чем сама? У тебя в голове вечная каша. Ты обезьяна по гороскопу — вот и прыгаешь с одной ветки на другую, а заодно и разбрасываешь свои мозги.
— Я не разбрасываю — их Ханни слопал. Я видала на обложке одного видеодиска в рекламе: тигр схватил обезьяну за шиворот и тащит, чтобы сожрать. Он тигр по гороскопу — он и слопал мои мозги.
Джина подошла к окну. За ним всё оставалось таким же метавшимся и бессмысленным, как и её жизнь. Ханни слопал её мозги. Вряд ли он получил от этого удовольствие: колбаса, которую он лопал на экране, определённо была вкуснее. То было 3 декабря. Ханни слопал её мозги. Если они у неё были, в чём она совсем не уверена. Её жизнь всегда была безмозглой. Она всегда жила эмоциями. Она не влюбилась бы так глупо. Но это свершилось, с этим надо было что-то делать, но что именно, она не знала, потому что думать было нечем.
К 2001 году прибавилась очередная четвёрка, он стал 2005, Джина всё время ждала. Завтра, послезавтра, в следующем месяце случится что-то хорошее. Она разлюбит Ханни и забудет его. Конечно, она дорожила своею любовью и не хотела её терять, но она прекрасно помнила с десяток таких страстей, которыми тоже дорожила, которые тоже не хотела терять, а когда они всё-таки уходили, то сразу переставали быть для неё драгоценными. Она разлюбит Ханни, он и его проблемы перестанут её занимать, пусть сам с ними разбирается, а Джине будет легко и свободно, она влюбится в кого-нибудь ещё и будет представлять его таким же распрекрасным.
Её не волновало отсутствие возможных преемников, хотя она старалась обшарить все закоулки своей головы, своего сердца и спутникового телевидения. В 2001 году она тоже ничего не видела, и в 97, и в 93, однако… Она обнаружит нечто, даже не обнаружит — нечто, вернее, некто, на неё просто-напросто свалится, как Сенна в 1993, как Рафтер с Иванишевичем в 1997, как Гриньяни со всей Video Italia solo musica italiana в 2001.
Она разлюбит Ханни. Четыре года прошло, это новый виток, это первая возможность. Вторая же возможность заключалась в том, что она его непредсказуемо не разлюбит, а он вернётся. Она гнала от себя мысли о том, каким он окажется по возвращении, когда правила уже изменились и его стиль оказался невостребованным, о том, что он будет делать в этом времени, когда его время уже прошло. Он вернётся — это главное. Каким бы то ни было он будет нестись по горе разгона, взмывать и приземляться. С каким бы то ни было результатом он будет давать интервью, и это будет множиться на немецких и прочих телеканалах и на её видеомагнитофоне. Он будет в её жизни с какими-то ни было очками, пусть он будет как можно дольше… Она знала, что несколько очков в сезон и место во второй или третьей десятке его не устроят, но если он вернётся, так в убеждении, что может рассчитывать на большее. И она будет ждать. Сколько угодно. Пока он будет творить. Как Окабе, до 35-36 лет. А потом станет комментатором. Уже на всю жизнь. И она его будет видеть, тоже всю жизнь, если уж не разлюбила.
Так она думала, точнее, не думала, а бредила, потому что её мозги уже слопал Ханни. И представления действительно оказались бредом: и она его не разлюбила, и он не вернулся. Ожидаемо счастливое лето ожидаемо счастливого года закончилось 4 августа, когда, услышав по ZDF «Sven Hannawald» и по привычке заорав и бросившись за видеокассетой, она вставила её в видео, включила на запись и усилием воли отогнала «nicht», которое не могло значить ничего хорошего. Она ни шиша не понимала по-немецки — это спасло её ещё на несколько минут. Но английский она знала — и долгие недели и месяцы ревела и накуривалась после того, как переключила ZDF на EuroNews…
Джину волновало прежде всего не то, что её так несправедливо обошли и обокрали в её счастливый год: она как-то разучилась огорчаться за себя; не любя людей вообще, она переносила нелюбовь и на свою персону; Джина в самой Джине вызывала презрение за слабость, несуразность, незадачливость и глупость. Она не любила людей вообще — и тем сильнее психовала на исключениях из правила. Родившийся в понедельник*, уже не летевший ввысь, а плывший в забытьё Ханни медленно гасил в её сердце последние искры жизни, как некогда погрузил во мрак её голову.