— Но я же видала!
— Видала, видала. 4 августа прошлого года и 10 августа. Видала, сколько лет пролегло между шестью днями. А последний раз видала 30 января, от которого тебя отделяет не шесть, а более ста восьмидесяти дней. Сложенные с окончательным невозвращением.
И только более месяца спустя, когда в интернет-клубе Джине распечатают фотографию Ханнавальда, она долго будет гадать, к какому времени могло относиться это изображение, и должна будет с неудовольствием признать, что мать была виновата лишь в чрезмерном сгущении эпитетов. Красота, молодость и талант Свена были похоронены давно, а она всё ждала его, как Ирэн ждала красавца Филиппа в вымысле, который назывался «Сагой о Форсайтах» и принадлежал Голсуорси. Ждала, не зная, что он мёртв. Джина давным-давно не перечитывала Голсуорси, потому что он относился к англичанам, но память у неё была прекрасная. Ей не предъявили труп — она будет ждать. Где ты, Ханни? Только появись, я приму тебя любого…
16 августа выдалось мерзейшим. Джина пыталась вспомнить, что такое её любовь к Свену, и не могла сделать это. Ни намёка даже на силуэт этого безымянного и безадресного вздоха не было на сером асфальте самых далёких и забытых дорог. Ветер только поднимал пыль и безмолвно гнал её прочь. Потом Джина вспомнила, что у него есть подруга и ребёнок, и она сама должна испытывать дикие муки ревности. Но она знала это уже двенадцатый день, и нож изрядно затупился, а, может, лезвие стёрлось и превратилось в ничто. Ни боли, ни грусти Джина не чувствовала; это стало для неё неким отвлечённым фактом, чем-то вроде свойств соляной кислоты, описанных в учебнике химии, пылившемся на забытой полке вместе с остальными ненужными знаниями. Потом в сознании поднялось то, что он не вернётся, но и это было историей давно минувших дней: она знала это уже второй год. 2004, 2005, 2006. Третий год, третий август без него. Кто не привыкнет, кто будет продолжать противиться? Джина шла далее, она вспомнила грустное и мрачное лицо Санта Круса на матче открытия чемпионата Германии, но и это не тронуло её. Пройдёт, перемелется. Мало ли из-за чего можно грустить, ведь она сама ещё недавно психовала, когда у неё зуб болел! Джина воскрешала в своей памяти (душа бездействовала) самые мучительные, самые болезненные, самые обидные, самые постыдные дни своей жизни, но они не пытали, не вызывали боль, не обижали и не стыдили её теперь, растекавшись некой аморфной массой, неядовитой за давностью лет и своей незначительностью. Эмоции были сброшены без остатка. Чего-то не будет через три с половиной месяца, а что было три с половиной месяца назад? То же самое ничего. И два года назад. Джина взяла кусок хлеба, но вскоре сообразила, что не чувствует вкуса, и оставила его; потом разложила карты, которые на этот раз ничего интересного не показали, но это не огорчило её. Решившись на последний эксперимент, Джина включила видео, но не зарыдала от «Quanto tempo e ancora», которая заставила её так безутешно плакать ещё два-три дня назад. Самые драгоценные, самые любимые видеоклипы вызывали лишь улыбку. Единственными ощущениями этого дня были то, как Джина, сидев в кресле, вздрогнула от гудка поезда, раздавшегося за окном, да ещё мысль о том, что если во мраке предстоявшей жизни встанет зарево, то будет оно не ярким, а таким же тёмным и зловещим, как сам мрак, и будет новой болью, а не предстоящим днём.
Когда мать увидела Джину, сидевшую в кресле и спокойно улыбавшуюся своим драгоценным реликвиям, то не на шутку встревожилась. Она возлагала на это видео столько надежд, так хотела увидеть дочь томной, задумчивой, грустной, плакавшей, рыдавшей — всё равно какой, лишь бы чувствовавшей, сопричастной. Она ожидала, что это возвращение к былому, к дорогому, к сокровенному станет и дорогой в будущее, возвращением к жизни вообще. А Джина сидела и легко улыбалась, равнодушная и отключённая от любых настроений.
— Джина, ты ничего не чувствуешь? — наконец решилась Наталья Леонидовна.
— Ничего, хотя тебе это не нравится, и мне это не нравится, и я думаю, а ты надеешься, что это временно, что это естественная реакция сознания и организма, отключение из-за перегрева, и я думаю, а ты надеешься, что это пройдёт, развернётся и — и что? Выльется в завтрашний день, в дорогу в будущее? Все мы живём, что-то предполагая, на что-то надеясь, ожидая неведомого. Завтрашний день, следующий месяц, предстоящий год. Все мы ждём продолжения. А почему бы нам не ждать окончания? Кто тебе сказал, что завтра будет будущее, что будущее — это завтра? Это будущее началось в феврале 2003 года.