-- Может быть, два этих добрых господина возьмут с собой в Панновал больного юношу? Мы не сможем прокормить его здесь, ожидая, когда его сородичи придут сюда. Мы и так голодаем, а Панновал богатый город, там всегда много еды.
-- Оставь нас, мать, мы ведем переговоры, -- ответил Хаселе барским тоном. -- Разве ты не видишь, что у нас важный разговор?
Она, хромая, вышла через заднюю дверь и принялась наблюдать, как их раб-фагор, позвякивая прикованными к его ногам цепями, привязывал собак торговцев к каменной конуре. Этого фагора они взяли в плен очень давно, ещё во времена своей полузабытой теперь бурной юности. Затем взгляд её устремился в серое безрадостное пространство востока, сливавшееся вдали с таким же серым безрадостным небом. Этот юноша пришел из той бесконечной пустыни. Недавно из ледяного безмолвия начали приходить люди -- поодиночке или парами -- едва переставляя ноги на последней стадии истощения. Лорел так и не смогла понять, откуда же они шли. Она знала лишь то, что за этой холодной заснеженной пустыней тянутся ещё более холодные горы Перевала. Один путник, особенно измученный, бормотал что-то о горящей горе, которая извергает огонь. Она осенила себя святым кругом над впалой грудью. Храни её Колесо от таких ужасов!..
Но в молодости её часто влекло в эту даль. Закутавшись потеплее, она подолгу стояла на краю откоса, устремив взгляд на восток. Над ней, помахивая одинокими крыльями, проносились челдримы, а она, упав на колени, рисовала в своём воображении смутную массу святых, которые, налегая на вёсла, направляли плоский круг её мира к тому месту, где не всегда шел снег и дул ветер. Потом, плача, она шла домой, проклиная надежду, которую принесли ей челдримы. Надежда умирала, оставляя лишь боль.
Хотя Хаселе выпроводил жену тоном, не допускающим возражений, он, тем не менее, как и всегда, оценил про себя то, что она сказала. Когда его сделка с двумя господами была заключена и небольшая груда лекарственных трав, шерстяных полотен и мешочков с мукой уравновесила скромную горстку драгоценных пряных листьев и кипу шкур, которые заберут оба торговца, Хаселе предложил гостям решить судьбу больного юноши. Может быть, они даже заберут найденного им незнакомца в свой цивилизованный мир? Он добавил, что на юноше была искусно украшенная парка и поэтому, -- о, это всего лишь предположение выжившего из ума старика, господа! -- он мог быть важным лицом, или, по крайней мере, сыном важного лица, благодарность которого не замедлит последовать.
К его удивлению господа заявили, что они с радостью возьмут знатного юношу с собой, но за это им по чести причитается дополнительное вознаграждение в виде всего одной шкуры йелка, чтобы возместить непредусмотренные расходы, а также за отзывчивость. Хаселе поломался для приличия, но затем согласился. Чужак в доме был ему совершенно ни к чему. Он не нуждался в помощниках или рабах, к тому же скармливать человеческие останки собакам ему не нравилось, а мумифицировать трупы незваных гостей и хоронить их в подземных гробницах, как велели обычаи, было и вовсе не в его привычках.
-- Хорошо, я согласен, -- буркнул он и отправился в кладовку -- выбирать самую худшую из оставшихся шкур.
Юли к этому времени совсем ожил. Он с благодарностью принял от Лорел ещё супа и разогретую ножку снежного кролика. Тем не менее, он слышал разговор Хаселе с господами и не собирался разочаровывать их. Когда он услышал их шаги, то проворно откинулся на спину и закрыл глаза, сунув руки в пройму парки, притворившись спящим. Но торговцы лишь скользнули по нему равнодушным взглядом и вернулись обратно. Они собирались погрузить купленное на сани, провести несколько часов в веселой попойке с Хаселе и его женой, проспаться, а затем, отбыв сей приятный ритуал, отправиться в своё опасное путешествие на юг -- в далекий Панновал. Им не было до него дела.
Вскоре в гостиной старого Хаселе повис гвалт пьяных возбужденных голосов, который наконец сменился могучим храпом. Всё это время, пока мужчины за столом обменивались новостями, без конца подливая друг другу хмельную брагу, Лорел ухаживала за Юли: снова накормила его, помыла, смазала жиром обмороженное лицо, расчесала его длинные волосы и всё время прижимала юношу к своей впалой груди, охваченная совсем не материнским чувством.
На рассвете, когда Баталикс ещё стоял низко над горизонтом, Юли с наслаждением ушел от неё. Он сделал вид, что потерял сознание, когда важные господа грузили его на сани, щелкали кнутами и напускали на себя суровое выражение, стараясь сбросить с себя груз похмелья. А затем они тронулись в путь.
Оба господина, чья жизнь была трудна, грабили Хаселе и других туземных торговцев до такой степени, до которой те позволяли себя грабить, так как знали, что и их тоже будут надувать и грабить, когда они будут менять купленные ими шкуры на другие товары. Надувательство, подобно привычке укутываться, чтобы защититься от холода, было одним из способов выживания. Торговцы хорошо знали, что у них нет другого способа получить необходимое для продления своей жизни. Их весьма простой план заключался в том, чтобы, как только они скроются из виду убогого жилища старого дурня Хаселе, перерезать горло этому нежданно-негаданно свалившемуся на них незнакомому и явно никому не нужному больному и бросить тело в ближайший сугроб, захватив с собой в Панновал лишь его искусно разукрашенную парку вместе с курткой и штанами. Включая сюда и даровую шкуру, полученную от наивного Хаселе, выгода была налицо. Поэтому, согласившись забрать с собой больного юношу, они даже не сговариваясь наверняка знали, что прирежут его, как только жилище старого траппера скроется из виду.
Отъехав на милю, они остановили собак. Один из них вынул блеснувший в сумеречном свете равнины кинжал и повернулся к распростертому на санях телу. Его сноровка говорила о немалом опыте в такого рода делах.
В этот момент "распростертое тело" с воплем вскочило. Юли накинул покрывавшую его шкуру на голову того, кто хотел убить его, пнул его изо всех сил в живот, свалив торговца в снег, и побежал зигзагами, чтобы не стать мишенью для копья.
Он бежал не оглядываясь, чтобы не споткнуться. Когда Юли почувствовал, что убежал достаточно далеко, он, повернувшись, залег за серым камнем. Осторожно выглянув из-за него, он увидел, что его не преследуют, да и сама купеческая упряжка уже скрылась из виду. В безмолвной замерзшей пустыне свистал только ветер. До восхода Фреира оставалось ещё несколько часов.
Юли охватил ужас. После того как фагоры увели его отца в свою подземную берлогу, он брел неизвестно сколько дней по безжизненной пустыне в поисках Панновала, измученный жестоким голодом. Он давно потерял своё копьё и счет времени, отупел от холода и бессонницы -- если бы он заснул, то уже не проснулся бы. Его лицо истерзал непрестанный морозный ветер. Он безнадежно заблудился и приготовился к смерти, когда, вконец обессиленный, застрял в проклятой петле и рухнул в колючий кустарник.