Юли опустил глаза, стараясь скрыть свои чувства. Он уже понимал, что не сможет быть торговцем и тратить свою жизнь, обирая трапперов. Ему хотелось стать солдатом в великой войне Земли и Неба. Хотелось обратить на себя внимание самого Акха. Что по сравнению с этим какие-то шкуры и деньги?..
-- Да, понял, -- наконец солгал он.
Киале печально покачал головой.
-- Сомневаюсь... Ты, как и многие молодые дураки тут, наверное, думаешь, что жрецам жить легко -- ведь им не нужно зарабатывать на жизнь, они только молятся и наставляют паству. Отчасти это правда. Но пойти в святые отцы в наше время... Я бы не советовал тебе рваться в их ряды именно сейчас, и вообще не советовал бы тебе этого пути. Все эти разговоры Нааба о переменах, на мой взгляд, хуже чумы. Но даже многие священники принялись за них. Они начинают проявлять строптивость, даже пересматривать догмы, чего не бывало с незапамятных пор, и их мигом записывают в еретики, а знаешь, что делают с еретиками? Я слышал, что сейчас в Святилище одного за другим казнят священников -- еретиков и отступников, так что свободных мест у них теперь много... Именно поэтому им сейчас так нужны новички. Но знаешь что, лучше оставайся-ка у меня учеником и мирно занимайся своим делом, ведь с твоей горячностью там легко попасть в беду. А я научу тебя торговому делу. Парень ты неглупый и характер у тебя -- дай Акха каждому. Так что лет через десять, когда я умру, у тебя будет своё дело. Я завещаю тебе мой титул мастера, лавку и имущество. Понял? Я желаю тебе только добра.
Юли не поднимал глаз от пола.
-- Я не могу объяснить тебе, что я чувствую, Киале. В меня вселилась великая надежда. Я тоже думаю, что Панновал должен измениться. Я сам хочу стать лучше, но пока не знаю -- как.
Вздохнув, Киале убрал руку с плеча Юли.
-- Ну что же, парень, -- сказал он. -- Если ты так возжелал власти над сродными тварями, что и своей жизни тебе уже не жалко, то уж прошу, не считай меня больше своим другом. Мясник свинье не товарищ, знаешь ли. Но вот если тебя вздернут на дыбу за ересь, то не говори, что я тебя не предупреждал!
Несмотря на его угрюмый тон, в голосе Киале звучало искреннее беспокойство. Юли был тронут его заботой, и, вопреки словам Киале, расстались они по-дружески. А Киале сообщил о намерениях Юли своей жене. И когда вечером он вернулся в свою комнату, на пороге появилась Туска.
-- Для священников в нашем мире нет преград, -- сказала она. -- Когда ты будешь посвящен в сан, для тебя не останется здесь никаких запретов. Священники могут ходить здесь везде, куда им вздумается. Ты сможешь запросто бывать в Святилище. Нет, что я говорю -- ты же будешь жить там! Ты сможешь бывать даже в Твинке.
-- Возможно, -- сухо ответил Юли. -- Если останусь жив. -- На самом деле он не знал этого.
Она умоляюще дотронулась до его руки.
-- Ты будешь бывать там, -- уверенно сказала Туска. -- Тогда ты сможешь узнать, что стало с моим несчастным сыном, что случилось с Усилком, жив ли мой мальчик... Скажи ему, что я всё время думаю о нем. А когда узнаешь, приходи ко мне. Я буду молиться за тебя до конца моей жизни, клянусь!
Юли смущенно улыбнулся.
-- Ты очень добра ко мне, Туска. Но неужели бунтари, которые желают свергнуть правителей Панновала, ничего не знают о твоём сыне?
Туску вдруг охватил страх.
-- Ты станешь совсем другим человеком, Юли, когда станешь священником, -- сказала она. -- Жестоким, подозрительным. Я видела, как это бывает. Поэтому я больше ничего не скажу. Я боюсь повредить остальным членам семьи.
Юли потупил взор.
-- Да покарай меня Акха, если я когда-нибудь причиню вам зло.
<p>
* * *</p>
Когда Юли снова появился у своего наставника, рядом с Сатаалом стоял офицер милиции, держа на привязи фагора.
-- Готов ли ты пожертвовать всем, что у тебя есть, -- спросил святой отец, -- ради служения Великому Акха?
-- Да, -- немедленно ответил Юли, -- я готов.
-- Да исполнится сиё, -- священник хлопнул в ладоши и офицер немедленно ушел, уводя за собой и фагора. На его лице была написана алчность. Юли понял, что всё, нажитое им в Панновале, будет конфисковано в пользу властей. Без всяких объяснений. Всё, чем он обладал -- комната, жалкая утварь, небольшой запас шкур, добытый ужасной ценой чужих жизней, -- всё это даром достанется тупому держиморде. Он же лишился всего, чем обладал, кроме одежды, которая была на нем, да спрятанного под ней костяного ножа, с которым Юли не расставался, вопреки запретам.
Он вспомнил, как над костяной рукояткой этого ножа склонялась Онесса, вырезая на ней узоры, и что-то -- воспоминание об оружии или воспоминание о матери -- придало ему мужества. Да, его ждет жестокое испытание, но ещё не всё потеряно -- и в любом случае он будет биться до конца, благо, есть чем. Вряд ли кто-то здесь подозревает, что у него есть оружие. Для жителей Панновала оно было запрещено и милиция строго следила за исполнением запрета -- ведь от этого, в конечном счете, зависела её собственная безопасность...
Не говоря ни слова, Сатаал, поманив Юли пальцем, направился в сторону Святилища. С сильно бьющимся сердцем Юли последовал за ним. Он не мог поверить, что его мечта исполнилась так быстро.
Когда они подошли к деревянному мосту, переброшенному через ущелье, в котором бушевал Вакк, Юли оглянулся назад. За его спиной волновалась, шумела, торговалась и менялась толпа, но его взгляд скользнул дальше, к тому месту, где за распахнутыми воротами Рынка блистал ослепительный снег.
Не зная почему, он вспомнил об Искадор, девушке с темными распущенными волосами. Затем он поспешил за священником.