Грех. Это слово не сходило с уст отца Сифанса. Юли как завороженный ловил это слово, слетающее с уст учителя, стараясь при этом даже шевелить губами так же, как это делал он. И даже оставшись один, он, повторяя заданное на день, воспроизводил губами те же движения, которые наблюдал на губах своего наставника...
У отца Сифанса, одного из наивысших духовных лиц, были собственные покои на верхних ярусах Святилища, куда он удалялся после занятий. Юли же спал в общежитии, вместе с другими подобными ему послушниками, в нижних коридорах. Послушникам было запрещено всё, чем заполняли досуг принявшие сан священнослужителя -- запрещено вино, пирушки и пение песен. Не только любые развлечения, но даже вольные разговоры -- всё было под строгим запретом. В монастырской кухне для послушников готовилась поистине спартанская еда из той части приношений богу Акха, которая была признана утратившей свежесть. Порой Юли просто не мог заставить себя есть постную бурду, явственно отдававшую тухлятиной.
-- Я не могу сосредоточиться, я голоден, -- пожаловался он наконец своему наставнику.
Отец Сифанс усмехнулся. Против ожиданий Юли, он снизошел до разговора с юношей.
-- Голод -- это исконное, всеобщее чувство, присущее людям, -- важно объяснил он строптивому послушнику. -- Акха не может, да и не должен кормить нас всех, как на убой. Достаточно и того, что он поколение за поколением защищает нас -- свою паству -- от враждебных человеку внешних сил и уничтожения в глубине своей горы, позволяя нашему народу выжить. Жизнь отдельных людей не имеет для него значения.
Юли был удивлен противоречием.
-- Что же важнее, весь народ или личность? -- поинтересовался он, забыв вдруг, с кем говорит.
Отец Сифанс нахмурился.
-- Личность обладает значимостью в своих собственных глазах. А народ важен в глазах Акха.
Немного раньше это выражение поставило бы Юли в тупик. Но он постепенно постигал софистическую манеру святых отцов рассуждать, объясняя саму сущность мира точными и лаконичными формулировками.
-- Но народ состоит из личностей, -- решился возразить он наставнику.
В глазах отца Сифанса вдруг вспыхнул острый огонек интереса.
-- Народ -- это больше, чем грубая сумма личностей. Он включает в себя надежды, планы, историю, законы -- и, прежде всего несет преемственность. Он вбирает в себя прошлое и творит будущее. Его традиции несут не личностное, но общее. Поэтому Акха не хочет иметь дела с капризами отдельных личностей. От индивидуума ему требуется только покорность в приношениях. Поэтому каждый индивидуум должен быть приведен к полной покорности богу, а если это невозможно -- погашен.
Юли спешно отошел в сторону, вовремя вспомнив, что "погашен" на жаргоне священников означало "ликвидирован" -- другое заумное слово, которое для послушника чаще всего было удавкой, умело наброшенной ему на горло в темном закуте.
Такого рода порядки не нравились Юли, но святой отец не забыл его и на следующих занятиях довольно искусно заставил его согласиться с подобными постулатами служения Акха. Ибо священник в Панновале был воплощением как духовной, так и светской власти. Служа богу, он должен обладать слепой верой, а в миру ему необходим трезвый разум. Общество Панновала уже бесчисленные столетия боролось за своё существование. В своём нелегком существовании под землей ему были необходимы все виды защиты, и оно равно нуждалось как в фанатичной вере для народа, так и в логическом, рационалистическом мышлении для его владык. Ведь священные тексты гласили, что даже Акха Непобедимый может потерпеть в будущем поражение в своем единоборстве с Вутрой и тогда весь мир будет объят неугасимым небесным пламенем. Поэтому, чтобы избежать пожара самовольства, индивидуальность человека должна быть погашена.
Юли бродил по подземным залам, галереям, а новые мысли роем теснились в его голове. Они полностью опрокидывали его прежнее понимание мира -- и в этом как раз и заключалась их прелесть, ведь каждое новое проникновение в суть вещей подчеркивало, как далеко ушел он от прежнего невежества. Поэтому скудная жизнь в монастыре Святилища дарила ему наслаждение, какого он никогда не испытывал в жизни. И среди всех своих лишений он вдруг обрел ещё одно существенное наслаждение, которое успокаивало его взбудораженную душу. Опытные священники находили себе дорогу в этом темном лабиринте ощупью, как бы читая стены. Им была открыта тайнопись, нанесенная на эти стены, которую они читали во мраке. Как это делалось, являлось одной из величайших тайн Панновала, открытой лишь возведенным в сан священникам. Сам Юли был только в самом начале пути, что вел к посвящению в эти пленительные тайны.
Но в подземных лабиринтах можно было ориентироваться и по услаждающей слух музыке. Сначала Юли по наивности думал, что слышит голос духов над головой. Ему и в голову не приходило, что это была лишь мелодия, издаваемая однострунной врахой. И не удивительно -- ведь он никогда не видел враху. А если это не духи, то вероятно, мелодичное завывание ветра в расщелинах скалы над головой?..
Однако, памятуя о жестоком запрете на развлечения, своё наслаждение музыкой он хранил в такой тайне, что ни у кого не спрашивал о слышимых им звуках, даже у своих товарищей-послушников, опасаясь (не совсем безосновательно) доноса. Но однажды, когда послал срок, послушникам, пусть и под бдительным присмотром отца Сифанса, позволили присутствовать на церковной службе. Хор занимал важное место в сложной церемонии богослужения, и особенно Юли поразила монодия, когда одинокий голос взвивался в пустоту тьмы, витал в ней и вел за собою в кромешном мраке. Она напоминала ему звуки, которые он слышал во время своих сокровенных прогулок, но что больше всего полюбилось Юли, так это звуки музыкальных инструментов Панновала.