Ничего подобного этим божественным звукам он не слышал на Перевале. Единственная музыка, которую знали его дикие племена -- это рокот барабанов, постукивание друг о друга полых костей и ритмичное хлопанье в ладоши, сопровождавшие монотонное и чаще всего пьяное пение. Иная музыка звучала в горных пещерах. Именно под влиянием этой волшебной музыки Юли убедился в реальности своей пробуждающейся духовной жизни. Она затронула какие-то глубинные струны в душе юного послушника и звала его к высотам знания, которые так неожиданно стали реальностью. Одна мелодия в особенности захватила его, производя на него неотразимое впечатление. Она называлась "Олдорандо", в память о мифической древней стране могущественных как боги людей. Это была партия одного инструмента, который звучал дольше всех других, затем резко обрывался на одной высокой ноте и затихал, демонстрируя порыв смертной души к богу. Хотя Юли и не знал, какой это был инструмент, он всякий раз с замиранием ждал этой минуты.
Музыка почти заменила Юли свет. Но когда он, наконец, решился рассказать об этом своим товарищам-послушникам, то обнаружил, что они совсем не разделяли его восторженность. Для них музыка была всего лишь звуками, которые издают инструменты. Однако он совершенно неожиданно понял, что в жизни других послушников Акха занимал куда больше места, чем даже в его собственной горячей душе неофита. Последнее, впрочем, было легко объяснимо. С самого рождения Акха был для них опорной частью мироздания, совершенно независимо от того, любили ли они его... или ненавидели. К его удивлению, нашлись и такие. Они не особенно скрывали свою ненависть к богу, и, что самое странное, отцы-настоятели не обращали на это совершенно никакого внимания, вызывая этим глухое возмущение Юли.
Так Юли понял, что отличается от других послушников и переживал из-за этого. В часы, отведенные для сна, он старался разобраться во всех этих загадках, в своих чувствах. Он ощущал вину даже за то, что не был таким наивным, как другие послушники. Да, он полюбил божественную музыку Акха. Она была для него новым языком для общения с миром. Но ведь музыка -- это всего лишь творение искусных рук и ума человека, а не... самого бога!
Едва он с большим трудом отмел это сомнение, немедля явилось другое. Ладно, допустим, музыка внушена божественным провидением. Но как насчет самой религии, её языка, обрядов и догматов? Разве всё это -- не всего лишь творение людей, пусть даже очень умных людей, подобных отцу Сифансу?..
К счастью, в эту роковую минуту ему неожиданно пришло на память изречение, которое очень любил повторять сей святой отец при малейших признаках сомнения: "Вера не есть спокойствие души, она томление духа, вечное томление. Только смерть является успокоением". Юли повторял эти спасительные слова снова и снова. Что же, по крайней мере, эта часть вероучения была правдой -- на своём опыте он убедился, что так оно и есть.
Сомнения возвращались и уходили вновь, но Юли уже ни с кем не делился ими, памятуя о своей неудаче с музыкой. Тогда его просто не поняли, но обнаружить сомнения в вере было гораздо опаснее. Поэтому Юли теперь большей частью помалкивал в кругу послушников и поддерживал лишь поверхностное знакомство со своими товарищами -- просто для приличия.
Обучение послушники проходили в низком сыром туманном зале под названием Расщелина, у самого дна Святилища. Иногда они пробирались туда в кромешной тьме, иногда при свете чадящих, почти не дающих света ламп, которые несли святые отцы, которые торопились (впрочем, не всегда) к своим воспитанникам. Каждый урок начинался возложением руки священника на лоб каждого ученика. Духовный отец с силой разминал пальцами кожу и заканчивал обряд приобщения охранительным жестом, который выражался в подкручивании указательным пальцем у виска. Этот бессмысленный жест послушники усердно повторяли по вечерам в монастырской спальне и потом дружно смеялись над ним. Юли этот обряд не нравился -- пальцы у священников были мозолистые, грубые и шершавые от того, что они постоянно скользили ими по стенам, читая их при стремительном передвижении по лабиринтам Святилища в кромешной тьме.
Каждый послушник сидел лицом к учителю на похожей на седло скамье причудливой формы, сделанной из обожженной глины. В каждой скамье был вырезан свой собственный оригинальный рисунок, который позволял легко отыскать своё место в темноте. Учитель тоже сидел верхом на глиняном седле, но установленном на каменной кафедре, изрядно возвышаясь над учениками. Эти оригинальные устройства были неожиданно удобными, хотя Юли и не нравился холод сырого сидения. Но послушники должны были безропотно выносить такие трудности, демонстрируя свою преданность вере.
По прошествии нескольких недель обучения отец Сифанс впервые заговорил о ереси. Он говорил визгливым голосом, постоянно покашливая. Верить неправильно -- это хуже, чем не верить вовсе! Поэтому каждый еретик должен быть принесен в жертву Акха.
Потрясенный этой фразой Юли внимательно наклонился вперед. Они сидели без света, но в специальном отделении за спиной святого отца мерцала лампа, которая освещала его сзади, очерчивая вокруг его головы туманный золотистый нимб. Лицо его оставалось в тени. Черно-белое одеяние скрадывало очертания фигуры, так что священник, казалось, слился с темнотой помещения. Вокруг них клубился туман, который струился за каждым послушником, медленно проходящим мимо -- они изучали искусство чтения стен. Низкую пещеру наполняли кашель и шепотки невнимательных учеников. Безостановочно, звеня, подобно маленьким колокольчикам, со свода в лужи падали капли воды.
-- Человеческая жертва, отец? -- удивленно повторил Юли. -- Вы сказали, человеческая жертва?..
Отец Сифанс откашлялся.
-- Драгоценна душа человека и преходяще его тело, -- отозвался его хриплый голос. -- Тот, кто говорит, что нужно быть более умеренным в приношениях Акха, тот оскорбляет самого Бога! Вы уже достаточно искушены в учении и многое познали в божественной науке. Поэтому вам будет дозволено присутствовать при казни еретика. Ужасный обычай, оставшийся нам в наследство от варварских времен...
Беспокойные глаза священника парой крошечных оранжевых точек мерцали в темноте, отражая свет факела в глубине коридора и напоминая неразгаданные сигналы из глубины Вселенной.
<p>
* * *</p>
Когда настал день казни, Юли вместе с другими послушниками поднялся по мрачным лабиринтам в Латхорн, самую большую пещеру Святилища, где обычно совершались богослужения. Света в ней, как и всегда, не было. По мере того, как собиралось духовенство, темнота наполнялась шепотом и бормотанием. Юли тайком ухватился за оборку одеяния отца Сифанса, чтобы не потерять его в темноте. Затем во мраке раздался голос дежурного священника, который привычно поведал собравшимся о нескончаемой битве между Акха и Вутрой. В этом сражении Акха принадлежала ночь и священники были готовы защищать свою паству в течение этой долгой битвы. Но тот, кто выступал против своих хранителей, должен был умереть.