Отец Сифанс издал тяжелый вздох разочарования.
-- Право, Юли, я ожидал от тебя иного ответа. Поистине ужасно, когда человек, стремящийся к знанию, пугается его, едва увидев, и отступает в тень. Но ещё ужаснее, когда он подозревает дарителя знания в недостойном обмане... не так ли, Юли? Я вижу, как ты сжимаешься в страхе при каждом упоминании моей должности и до сих пор не можешь разглядеть за ней человека. Ладно, оставим это... Ты так и не понял, что я хотел сказать тебе. Хранить слабых от ошибок и вести их за собой, пользуясь знанием -- вот долг и право знающего и сильного, но ты не хочешь этого, Юли. Дикая свобода для тебя важнее. Впрочем, я сам виноват. Я совсем забыл, что ты не панновалец и не можешь быть тверд в этом вопросе. Ты ведь родился под открытым небом.
-- Там же, под открытым небом, я надеюсь и умереть, -- с неожиданным даже для себя жаром ответил Юли. Он сам испугался своей горячности. Он боялся, что его нечестивый ответ может вызвать гнев отца-наставника и тот подаст знак милицейскому, возможно, всё же ожидающему поблизости.
Но его наставник и не думал гневаться. Вместо этого старый священник в дружеском жесте положил ему на плечо затянутую в перчатку руку. Его сухие пальцы слабо сжали крепкие мышцы юноши. Сам отец Сифанс был весьма легкого сложения.
-- У нас с тобой противоречивые желания, -- просто сказал он. -- Прежде всего, я стар и слаб, а ты силен и молод. В твоих жилах кипит горячая кровь. Ты вырос там, где не выжил бы даже сильнейший из жителей Панновала. И ты видел много такого, о чем мы только догадываемся по смутным легендам, перевранным старыми глупцами... Ты знаешь просторы внешнего мира, по сравнению с которым весь Панновал не более чем трещина в камне. У тебя горячая душа, ты мечешься, не зная, что выбрать, но ты ищешь достойное человека... Кто я по сравнению с тобой? Старик, который лишь раз видел чистое небо и память о нем изглодала меня до костей. Я хотел бы, чтобы ты стал моим наследником... моим духовным наследником, -- поправился отец Сифанс. -- Но для этого ты, увы, ещё слишком горяч и несдержан... о, я не говорю, что ты глуп! Приняв сан священника, ты взглянешь на мир другими глазами и будешь готов принять реальность. Конечно, вне знания ты можешь легко сделать неправильный выбор и я хотел бы просветить тебя... -- он вдруг надолго замолчал. Было видно, что он боролся с собой, решая, продолжать этот разговор или прервать его, затем просто спокойно сказал: -- Ну ладно, пора возвращаться. Ты пойдешь впереди. Я в последний раз проверю, хорошо ли ты читаешь настенные знаки. Завтра начнется церемония твоего посвящения и мне уже нельзя будет видеться с тобой. Нескоро мы вернемся к нашему разговору и я не знаю, захочешь ли ты тогда продолжить его. Время быстро гасит жар молодости...
Он протянул руку к ставне и захлопнул окно. В нахлынувшей на них тьме они тщетно старались разглядеть друг друга. Юли нащупал ладонью резную ленту на стене и они отправились назад по бесконечным темным коридорам подземелья. Юли понял, что сам захлопнул дверь в тайну, которая приоткрылась перед ним. Это было очень горькое открытие.
<p>
* * *</p>
Посвящение Юли в сан было знаменательным событием. Перед ним он постился в течение целых четырех дней, и потому у него немного кружилась голова, когда он предстал перед кардиналом гильдии священников в Латхорне, великой пещере Святилища. Вместе с ним приняли посвящение ещё трое юношей одного с ним возраста, которые также закончили обучение и должны были принять духовный сан. Обряд заключался в том, что они в течение двух часов распевали наизусть религиозные гимны, положенные для этого случая. Все четверо были босы и в грубых хламидах, надетых прямо на голое тело. Все волосы на их коже были тщательно выбриты, произведено очистительное омовение. Юли было отчаянно жаль навеки проститься с роскошной гривой своих черных волос, но выбора у него не было. Голый череп был обязательной чертой всех членов духовной гильдии. Их молодые голоса пронзительно звенели в пустоте темного храма:
Одеждой нашей будет тьма,
Всегда...
В храме горела единственная свеча, разделявшая трепещущим светом старых священников и вновь посвященных. В отдалении от юношей замерли святые отцы-наставники, которые подготовили послушников к принятию сана. Их было трое. Смутно мерцало лицо отца Сифанса. Он кивал в такт песнопениям головой и морщил нос от удовольствия, не находя ошибок. Милицейских не было. Не было и нечестивых фагоров. Это очень радовало Юли.
В течение всей церемонии кардинал, который сидел в кресле перед ними, ни разу не шевельнулся. Очевидно, он спал. Но в конце обряда посвящения сухая спартанская фигура кардинала, как всегда одетого в черно-белое, с золотой цепью на шее, поднялась со своего места. Кардинал с трудом воздел руки над головой и затянул молитву для вновь посвященных своим гнусаво-картавым речитативом:
-- И наконец сделай так, о великий, древний и всегда живой Акха, чтобы мы смогли ещё глубже проникать в пещеры мысли Твоей, пока не обнаружим и не познаем все тайны того безграничного океана без начала и без конца, который в миру называют жизнью, но который мы, посвященные, считаем всем тем, что находится за пределами Жизни, ибо этот океан больше, чем можно увидеть простым смертным. Аминь.
Вслед за молитвой заиграли флуччели и музыка заполнила сердце Юли. Он всё же добился своей цели.
<p>
* * *</p>
Но уже на следующий день Юли, вместе с одеждой священника, получил и работу. Он должен был посещать заключенных Панновала и дежурить возле них, выслушивая их жалобы.
Юли был буквально раздавлен таким назначением. Он-то полагал, что став священником, он окажется вне чьей-либо власти. Увы... Как оказалось, в Святилище для вновь посвященных в духовный сан был установлен строгий порядок прохождения службы, который, по сути, был второй, более важной ступенью их обучения. Сначала новых духовников направляли на годичную службу в Зону Наказания, тот самый Твинк, проще говоря, в тюрьму. После тюрьмы их на три года переводили в инквизицию, службу дознания при милицейской гильдии. В этих низовых подразделениях власти они проходили необходимую закалку, черствели и ожесточались, безнадежно отдалялись от народа, из рядов которого когда-то вышли. Только после этого новым святым отцам разрешалось исполнять обязанности священников среди простых людей, как Сатаалу. После семи лет такого служения им дозволялось просить о переводе обратно в Святилище -- конечно, если они этого ещё хотели. Таким образом, лишь после двенадцати лет безупречной службы святой отец мог попасть в число тех, кто принимает решения. Неудивительно, что всё высшее духовенство Панновала состояло из стариков различной степени дряхлости.